А.С. Пушкин "Евгений Онегин". Белинский В. Г «Евгений Онегин Евгений онегин есть самое задушевное

«Онегин» есть самое задушевное произведение Пушкина, самое любимое дитя его фантазии, и можно указать слишком на немногие творения, в которых личность поэта отразилась бы с такою полнотою, светло и ясно, как отразилась в «Онегине» личность Пушкина.

Здесь вся жизнь, вся душа, вся любовь его; здесь его чувства, понятия, идеалы. Оценить такое произведение – значит оценить самого поэта во всем объеме его творческой деятельности. Не говоря уже об эстетическом достоинстве «Онегина», эта поэма имеет для нас, русских, огромное историческое и общественное значение.

Прежде всего в «Онегине» мы видим поэтически воспроизведенную картину русского общества, взятого в одном из интереснейших моментов его развития. С этой точки зрения «Евгений Онегин» есть поэма историческая в полном смысле слова, хотя в числе ее героев нет ни одного исторического лица. Историческое достоинство этой поэмы тем выше, что она была на Руси и первым и блистательным опытом в этом роде. В ней Пушкин является не просто поэтом только, но и представителем впервые пробудившегося общественного самосознания: заслуга безмерная!

Но немногие согласятся с вами, и для многих покажется странным, если вы скажете, что первая истинно национально‑русская поэма в стихах была и есть «Евгений Онегин» Пушкина и что в ней народности больше, нежели в каком угодно другом русском народном сочинении. А между тем это такая же истина, как и то, что дважды два – четыре. Если ее не все признают национальною – это потому, что у нас издавна укоренилось престранное мнение, будто бы русский во фраке или русская в корсете – уже не русские и что русский дух дает себя чувствовать только там, где есть зипун, лапти, сивуха и кислая капуста.

Пора, наконец, догадаться, что, напротив, русский поэт может себя показать истинно национальным поэтом, только изображая в своих произведениях жизнь образованных сословий: ибо, чтоб найти национальные элементы в жизни, наполовину прикрывшейся прежде чуждыми ей формами, – для этого поэту нужно и иметь большой талант и быть национальным в душе. «Истинная национальность (говорит Гоголь) состоит не в описании сарафана, но в самом духе народа; поэт может быть даже и тогда национален, когда описывает совершенно сторонний мир, но глядит на него глазами своей национальной стихии, глазами всего народа, когда чувствует и говорит так, что соотечественникам его кажется, будто это чувствуют и говорят они сами». Разгадать тайну народной психеи – для поэта значит уметь равно быть верным действительности при изображении и низших, и средних, и высших сословий. Кто умеет схватывать резкие оттенки только грубой простонародной жизни, не умея схватывать более тонких и сложных оттенков образованной жизни, – тот никогда не будет великим поэтом и еще менее имеет право на громкое титло национального поэта. Великий национальный поэт равно умеет заставить говорить и барина, и мужика их языком.

И первым таким национально‑художественным произведением был «Евгений Онегин» Пушкина. В этой решимости молодого поэта представить нравственную физиономию наиболее оевропеившегося в России сословия нельзя не видеть доказательства, что он был и глубоко сознавал себя национальным поэтом. Он понял, что время эпических поэм давным‑давно прошло и что для изображения современного общества, в котором проза жизни так глубоко проникла самую поэзию жизни, нужен роман, а не эпическая поэма.

Он взял эту жизнь, как она есть, не отвлекая от нее только одних поэтических ее мгновений; взял ее со всем холодом, со всею ее прозою и пошлостию. И такая смелость была бы менее удивительною, если бы роман затеян был в прозе; но писать подобный роман в стихах в такое время, когда на русском языке не было ни одного порядочного романа и в прозе, – такая смелость, оправданная огромным успехом, была несомненным свидетельством гениальности поэта. Пушкин писал о России и для России, – и мы видим признак его самобытного и гениального таланта в том, что, верный своей натуре, совершенно противоположной натуре Байрона, и своему художническому инстинкту, он далек был от того, чтобы соблазниться создать что‑нибудь в байроновском роде, пиша русский роман. Сделай он это – и толпа превознесла бы его выше звезд… Но, повторяем, Пушкин как поэт был слишком велик для подобного шутовского подвига, столь обольстительного для обыкновенных талантов. Он заботился не о том, чтоб походить на Байрона, а о том, чтоб быть самим собою и быть верным той действительности, до него еще непочатой и нетронутой, которая просилась под перо его. И зато его «Онегин» – в высшей степени оригинальное и национально‑русское произведение.

Содержание «Онегина» так хорошо известно всем и каждому, что нет никакой надобности излагать его подробно. Но, чтоб добраться до лежащей в его основании идеи, мы расскажем его в этих немногих словах. Воспитанная в деревенской глуши молодая, мечтательная девушка влюбляется в молодого петербургского – говоря нынешним языком – льва, который, наскучив светскою жизнию, приехал скучать в свою деревню. Она решается написать к нему письмо, дышащее наивной страстью; он отвечает ей на словах, что не может ее любить и что не считает себя созданным для «блаженства семейной жизни». Потом из пустой причины, Онегин вызван на дуэль женихом сестры нашей влюбленной героини и убивает его. Смерть Ленского надолго разлучает Татьяну с Онегиным. Разочарованная в своих юных мечтах, бедная девушка склоняется на слезы и мольбы старой своей матери и выходит замуж за генерала, потому что ей было все равно, за кого бы ни выйти, если уж нельзя было не выходить ни за кого. Онегин встречает Татьяну в Петербурге и едва узнает ее: так переменилась она, так мало осталось в ней сходства между простенькою деревенскою девочкою и великолепною петербургскою дамою. В Онегине вспыхивает страсть к Татьяне; он пишет к ней письмо, и на этот раз уже она отвечает ему на словах, что хотя и любит его, тем не менее принадлежать ему не может – по гордости добродетели. Вот и все содержание «Онегина». Многие находили и теперь еще находят, что тут нет никакого содержания, потому что роман ничем не кончается. В самом деле, тут нет ни смерти (ни от чахотки, ни от кинжала), ни свадьбы – этого привилегированного конца всех романов, повестей и драм, в особенности русских. Сверх того, сколько тут несообразностей! Пока Татьяна была девушкою, Онегин отвечал холодностию на ее страстное признание; но когда она стала женщиною, – он до безумия влюбился в нее, даже не будучи уверен, что она его любит. Неестественно, вовсе неестественно! А какой безнравственный характер у этого человека: холодно читает он мораль влюбленной в него девушке, вместо того, чтобы взять да тотчас и влюбиться в нее самому и потом, испросив по форме у ее дражайших родителей их родительского благословения, навеки нерушимого, совокупиться с нею узами законного брака и сделаться счастливейшим в мире человеком. Потом: Онегин ни за что убивает бедного Ленского, этого юного поэта с золотыми надеждами и радужными мечтами, и хоть бы раз заплакал о нем или по крайней мере проговорил патетическую речь, где упоминалось бы об окровавленной тени и проч. Так или почти так судили и судят еще и теперь об «Онегине» многие из «почтеннейших читателей»; по крайней мере нам случалось слышать много таких суждений, которые во время оно бесили нас, а теперь только забавляют.

Мы уже коснулись содержания «Онегина»; обратимся к разбору характеров действующих лиц этого романа. Несмотря на то, что роман носит на себе имя своего героя, – в романе не один, а два героя: Онегин и Татьяна. В обоих их должно видеть представителей обоих полов русского общества в ту эпоху. Обратимся к первому. Поэт очень хорошо сделал, выбрав себе героя из высшего круга общества. Онегин – отнюдь не вельможа (уже и потому, что временем вельможества был только век Екатерины II); Онегин – светский человек. Высший круг общества был в то время уже в апогее своего развития; притом светскость не помешала Онегину сойтись с Ленским – этим наиболее странным и смешным в глазах света существом. Правда, Онегину было дико в обществе Лариных; но образованность еще более, нежели светскость, была причиною этого. Не спорим, общество Лариных очень мило, особенно в стихах Пушкина; но нам, хоть мы и совсем не светские люди, было бы в нем не совсем ловко, – тем более, что мы решительно неспособны поддержать благоразумного разговора о псарне, о вине, о сенокосе, о родне же.

Большая часть публики совершенно отрицала в Онегине душу и сердце, видела в нем человека холодного, сухого и эгоиста по натуре. Нельзя ошибочнее и кривее понять человека! Этого мало: многие добродушно верили и верят, что сам поэт хотел изобразить Онегина холодным эгоистом. Это уже значит – имея глаза, ничего не видеть. Светская жизнь не убила в Онегине чувства, а только охолодила к бесплодным страстям и мелочным развлечениям.

Из этих стихов мы ясно видим, по крайней мере, то, что Онегин не был ни холоден, ни сух, ни черств, что в душе его жила поэзия и что вообще он был не из числа обыкновенных, дюжинных людей. Невольная преданность мечтам, чувствительность и беспечность при созерцании красот природы и при воспоминании о романах и любви прежних лет – все это говорит больше о чувстве и поэзии, нежели о холодности и сухости. Дело только в том, что Онегин не любил расплываться в мечтах, больше чувствовал, нежели говорил, и не всякому открывался. Озлобленный ум есть тоже признак высшей натуры, потому что человек с озлобленным умом бывает недоволен не только людьми, но и самим собою. Дюжинные люди всегда довольны собою, а если им везет, то и всеми. Жизнь не обманывает глупцов; напротив, она все дает им, благо немногого просят они от нее – корма, пойла, тепла да кой‑каких игрушек, способных тешить пошлое и мелкое самолюбьице. Разочарование в жизни, в людях, в самих себе (если только оно истинно и просто, без фраз и щегольства нарядною печалью) свойственно только людям, которые, желая «многого», не удовлетворяются «ничем». Читатели помнят описание (в VII главе) кабинета Онегина: весь Онегин в этом описании. Особенно поразительно исключение из опалы двух или трех романов,

В которых отразился век,

И современный человек

Изображен довольно верно

С его безнравственной душой,

Себялюбивой и сухой,

Мечтанью преданной безмерно,

С его озлобленным умом,

Кипящим в действии пустом.

Скажут: это портрет Онегина. Пожалуй, и так; но это еще более говорит в пользу нравственного превосходства Онегина, потому что он узнал себя в портрете, который, как две капли воды, похож на столь многих, но в котором узнают себя столь немногие, а большая часть «украдкою кивает на Петра». Онегин не любовался самолюбиво этим портретом, но глухо страдал от его поразительного сходства с детьми нынешнего века. Не натура, не страсти, не заблуждения личные сделали Онегина похожим на этот портрет, а век.

Связь с Ленским – этим юным мечтателем, который так понравился нашей публике, всего громче говорит против мнимого бездушия Онегина. Онегин презирал людей,

Но правил нет без исключений:

Иных он очень отличал,

И вчуже чувства уважал.

Он слушал Ленского с улыбкой,

Поэта пылкий разговор,

И ум, еще в сужденьях зыбкий,

И вечно вдохновенный взор, –

Онегину все было ново;

Он охладительное слово

В устах старался удержать

И думал: глупо мне мешать

Его минутному блаженству;

И без меня пора придет;

Пускай покамест он живет

Да верит мира совершенству;

Простим горячке юных лет

И юный жар и юный бред.

Дело говорит само за себя: гордая холодность и сухость, надменное бездушие Онегина как человека произошли от грубой неспособности многих читателей понять так верно созданный поэтом характер.

Онегин – не Мельмот, не Чайльд‑Гарольд, не демон, не пародия, не модная причуда, не гений, не великий человек, а просто – «добрый малый, как вы да я, как целый свет». Поэт справедливо называет «обветшалою модою» везде находить или везде искать все гениев да необыкновенных людей. Повторяем: Онегин – добрый малый, но при этом недюжинный человек. Он не годится в гении, не лезет в великие люди, но бездеятельность и пошлость жизни душат его; он даже не знает, чего ему надо, чего ему хочется; но он знает, и очень хорошо знает, что ему не надо, что ему не хочется того, чем так довольна, так счастлива самолюбивая посредственность. И за то‑то эта самолюбивая посредственность не только провозгласила его «безнравственным», но и отняла у него страсть сердца, теплоту души, доступность всему доброму и прекрасному. Вспомните, как воспитан Онегин, и согласитесь, что натура его была слишком хороша, если ее не убило совсем такое воспитание. Блестящий юноша, он был увлечен светом, подобно многим; но скоро наскучил им и оставил его, как это делают слишком немногие. В душе его тлелась искра надежды – воскреснуть и освежиться в тиши уединения, на лоне природы; но он скоро увидел, что перемена мест не изменяет сущности некоторых неотразимых и не от нашей воли зависящих обстоятельств.

Мы доказали, что Онегин не холодный, не сухой, не бездушный человек, но мы до сих пор избегали слова эгоист, – и так как избыток чувства, потребность изящного не исключают эгоизма, то мы скажем теперь, что Онегин – страдающий эгоист. Эгоисты бывают двух родов. Эгоисты первого разряда – люди без всяких заносчивых или мечтательных притязаний; они не понимают, как может человек любить кого‑нибудь, кроме самого себя, и потому они нисколько не стараются скрывать своей пламенной любви к собственным их особам; если их дела идут плохо, они худощавы, бледны, злы, низки, подлы, предатели, клеветники; если их дела идут хорошо, они толсты, жирны, румяны, веселы, добры, выгодами делиться ни с кем не станут, но угощать готовы не только полезных, даже и вовсе бесполезных им людей. Это эгоисты по натуре или по причине дурного воспитания. Эгоисты второго разряда почти никогда не бывают толсты и румяны; по большей части это народ больной и всегда скучающий. Бросаясь всюду, везде ища то счастия, то рассеяния, они нигде не находят ни того, ни другого с той минуты, как обольщения юности оставляют их. Эти люди часто доходят до страсти к добрым действиям, до самоотвержения в пользу ближних; но беда в том, что они и в добре хотят искать то счастия, то развлечения, тогда как в добре следовало бы им искать только добра. Если подобные люди живут в обществе, представляющем полную возможность для каждого из его членов стремиться своею деятельностию к осуществлению идеала истины и блага, – о них без запинки можно сказать, что суетность и мелкое самолюбие, заглушив в них добрые элементы, сделали их эгоистами. Но наш Онегин не принадлежит ни к тому, ни к другому разряду эгоистов. Его можно назвать эгоистом поневоле.

Есть люди, которым если удастся что‑нибудь сделать порядочное, они с самодовольствием рассказывают об этом всему миру и таким образом бывают приятно заняты на целую жизнь. Онегин был не из таких людей: важное и великое для многих для него было не бог знает чем.

Случай свел Онегина с Ленским, через Ленского Онегин познакомился с семейством Лариных. Между тем как Онегин зевал – по привычке, говоря его собственным выражением, и нисколько не заботясь о семействе Лариных, – в этом семействе его приезд завязал страшную внутреннюю драму. Большинство публики было крайне удивлено, как Онегин, получив письмо Татьяны, мог не влюбиться в нее, – и еще более, как тот же самый Онегин, который так холодно отвергал чистую, наивную любовь прекрасной девушки, потом страстно влюбился в великолепную светскую даму? В том и другом случае он поступил равно ни нравственно, ни безнравственно. Этого вполне достаточно для его оправдания; но мы к этому прибавим и еще кое‑что. Онегин был так умен, тонок и опытен, так хорошо понимал людей и их сердце, что не мог не понять из письма Татьяны, что эта бедная девушка одарена страстным сердцем, алчущим роковой пищи, что ее душа младенчески чиста, что ее страсть детски простодушна и что она нисколько не похожа на тех кокеток, которые так надоели ему с их чувствами, то легкими, то поддельными.

В письме своем к Татьяне (в VIII главе) он говорит, что, заметя в ней искру нежности, он не хотел ей поверить (то есть заставил себя не поверить), не дал хода милой привычке и не хотел расстаться с своей постылой свободой. Но, если он оценил одну сторону любви Татьяны, в то же самое время он так же ясно видел и другую её сторону. Во‑первых, обольститься такою младенчески прекрасною любовью и увлечься ею до желания отвечать на нее значило бы для Онегина решиться на женитьбу. Но если его могла еще интересовать поэзия страсти, то поэзия брака не только не интересовала его, но была для него противна.

Если не брак, то мечтательная любовь, если не хуже что‑нибудь; но он так хорошо постиг Татьяну, что даже и не подумал о последнем, не унижая себя в собственных своих глазах.

Разлученный с Татьяною смертию Ленского, Онегин лишился всего, что хотя сколько‑нибудь связывало его с людьми:

Убив на поединке друга,

Дожив без цели, без трудов

До двадцати шести годов,

Томясь в бездействии досуга,

Без службы, без жены, без дел,

Ничем заняться не умел.

Им овладело беспокойство,

Охота к перемене мест

(Весьма мучительное свойство,

Немногих добровольный крест).

В двадцать шесть лет так много пережить, не вкусив жизни, так изнемочь, устать, ничего не сделав, дойти до такого безусловного отрицания, не перейдя ни через какие убеждения: это смерть! Но Онегину не суждено было умереть, не отведав из чаши жизни: страсть сильная и глубокая не замедлила возбудить дремавшие в тоске силы его духа. Встретив Татьяну на бале, в Петербурге, Онегин едва мог узнать ее: так переменилась она!

Письмо Онегина к Татьяне горит страстью; в нем уже нет иронии, нет светской умеренности, светской маски. Онегин знает, что он, может быть, подает повод к злобному веселью; но страсть задушила в нем страх быть смешным, подать на себя оружие врагу. И было с чего сойти с ума! По наружности Татьяны можно было подумать, что она помирилась с жизнью ни на чем, от души поклонилась идолу суеты – и в таком случае, конечно, роль Онегина была бы очень смешна и жалка. Но в свете наружность никого и ни в чем не убеждает: там все слишком хорошо владеют искусством быть веселыми с достоинством в то время, как сердце разрывается от судорог. Онегин мог не без основания предполагать и то, что Татьяна внутренне осталась самой собой, и свет научил ее только искусству владеть собою и серьезнее смотреть на жизнь. Ореол светскости не мог не возвысить ее в глазах Онегина: в свете, как и везде, люди бывают двух родов – одни привязываются к формам и в их исполнении видят назначение жизни, это – чернь; другие от света заимствуют знание людей и жизни, такт действительности и способность вполне владеть всем, что дано им природою. Татьяна принадлежала к числу последних, и значение светской дамы только возвышало ее значение как женщины. Притом же в глазах Онегина любовь без борьбы не имела никакой прелести, а Татьяна не обещала ему легкой победы. И он бросился в эту борьбу без надежды на победу, без расчета, со всем безумством искренней страсти, которая так и дышит в каждом слове его письма:

Нет, поминутно видеть вас,

Повсюду следовать за вами,

Улыбку уст, движенье глаз

Ловить влюбленными глазами,

Внимать вам долго, понимать

Душой все ваше совершенство,

Пред вами в муках замирать,

Бледнеть и гаснуть… вот блаженство!

Что сталось с Онегиным потом? Воскресила ли его страсть для нового, более сообразного с человеческим достоинством страдания? Или убила она все силы души его, и безотрадная тоска его обратилась в мертвую, холодную апатию? – Не знаем, да и на что нам знать это, когда мы знаем, что силы этой богатой натуры остались без приложения, жизнь без смысла, а роман без конца? Довольно и этого знать, чтоб не захотеть больше ничего знать…

Онегин – характер действительный, в том смысле, что в нем нет ничего мечтательного, фантастического, что он мог быть счастлив или несчастлив только в действительности и через действительность. В Ленском Пушкин изобразил характер, совершенно противоположный характеру Онегина, характер совершенно отвлеченный, совершенно чуждый действительности. Тогда это было совершенно новое явление, и люди такого рода тогда действительно начали появляться в русском обществе.

Ленский был романтик и по натуре и по духу времени. Нет нужды говорить, что это было существо, доступное всему прекрасному, высокому, душа чистая и благородная. Но в то же время «он сердцем милый был невежда», вечно толкуя о жизни, никогда не знал ее. Действительность на него не имела влияния: его радости и печали были созданием его фантазии.

В нем было много хорошего, но лучше всего то, что он был молод и вовремя для своей репутации умер. Это не была одна из тех натур, для которых жить – значит развиваться и идти вперед. Это – повторяем – был романтик, и больше ничего. Останься он жив, Пушкину нечего было бы с ним делать, кроме как распространить на целую главу то, что он так полно высказал в одной строфе.

Ленские не перевелись и теперь; они только переродились. В них уже не осталось ничего, что так обаятельно прекрасно было в Ленском; в них нет девственной чистоты его сердца, в них только претензии на великость и страсть марать бумагу. Все они поэты, и стихотворный балласт в журналах доставляется одними ими. Словом, это теперь самые несносные, самые пустые и пошлые люди.

Роман Пушкина, правдиво воссоздавая действительность, учил презирать дворянско-крепостническое общество, ненавидеть пустую, эгоистическую жизнь, возвеличивал все прекрасное, подлинно человеческое, провозглашал необходимость связи русской культуры с жизнью народа. Вот почему «Евгений Онегин» Пушкина явился в высшей степени народным произведением, «актом сознания для русского общества, почти первым, но зато каким великим шагом вперед для него!»,- писал Белинский.

Ее образ – воплощение народной стихии. «Русская душою» Татьяна – девушка из дворянской среды. Но

Именно это зло, являвшееся выражением крепостной неволи крестьянства, Пушкин и подчеркнул в рассказе няни о своей молодости. Но такова же в изображении Пушкина оказалась и судьба самой Татьяны, на образе которой и в этом отношении лежит печать народности. Ее ответ Онегину в конце романа тоже в понимании Пушкина проявление народной нравственности: нельзя строить свое счастье на горе и страдании другого. Это сознание своего нравственного долга чрезвычайно характерно для Татьяны. Именно оно ставило пушкинскую героиню выше окружающего ее пустого светского общества, помогало ей переносить свое горе.

Она в семье своей родной

У Пушкина чувствуется и критическое отношение к героям романа. В изображении поэта Онегин близок к тем персонажам западноевропейского реалистического романа, которые воплощали собой современного человека «с его озлобленным умом, кипящим в действии пустом». Пушкин отмечает вместе с тем, что бедой обоих его героев является оторванность от народной почвы. Он прослеживает и ее источники, рассказывая о воспитании Онегина. Пушкин осуждает поверхностный и антинациональный характер дворянского воспитания. Грибоедов, Крылов, все передовые писатели того времени подчеркивали, что светское воспитание было оторвано от национальной почвы, от потребностей русской жизни. Эта оторванность характерна не только для Ленского, но и для Онегина, что в нем почувствовала Татьяна.

С глубоким сочувствием Пушкин рассказывает о печальной доле няни Татьяны. В очерках Пушкина «Путешествие из Москвы в Петербург» есть замечание, иллюстрирующее трагический характер судьбы няни, как она изображена поэтом. «…Несчастие жизни семейственной есть отличительная черта во нравах русского народа,- писал Пушкин, имея в виду крепостное крестьянство.- Шлюсь на русские песни: обыкновенное их содержание – или жалобы красавицы, выданной замуж насильно, или упреки молодого мужа постылой жене. Свадебные песни наши унылы, как вой похоронный. Спрашивали однажды у старой крестьянки, по страсти ли вышла она замуж? «По страсти,- отвечала старуха,- я было заупрямилась, да староста грозился меня высечь».- Таковые страсти обыкновенны. Неволя браков давнее зло»

Мысль Татьяны пробуждается и первым горьким опытом ее сердца, и чтением книг, главным образом романов, которые «ей меняли все», она читала и Ричардсона, и Руссо. Но в отличие от Онегина и Ленского Татьяна всегда была связана со всем русским, родным. Она любила русские песни и сказки, верила в народные приметы, гадала вместе с дворовыми девушками. Лучшие качества личности Татьяны, воспитанные в ней няней, уходят корнями в народную почву. Пушкин мог сослаться на благотворную роль Арины Родионовны в его собственном воспитании. Татьяна воплощает в себе русский национальный характер.

Живым страдающим душам романа противостоят в нем «мертвые души» – петушковы, буяновы и другие, облик которых впоследствии с такой рельефностью и с «горьким смехом» запечатлел Гоголь. Впервые гоголевские типы встречаются среди гостей на именинах Татьяны. А в петербургских гостиных проходят «мертвые души» высшего света, о которых будет писать Лермонтов в своих произведениях, «облитых горечью и злостью».

Сам Пушкин противопоставлял свой роман как классицистической, так и романтической литературной традиции. В «Евгении Онегине» он создает форму реалистического романа, «в котором отразился век и современный человек изображен довольно верно…». «Евгений Онегин» был глубоко историчен и по методу изображения действительности, и по своему содержанию. Белинский видел в «Онегине» картину русского общества, взятого и одном из интереснейших моментов его развития. С этой точки зрения «Евгений Онегин» есть поэма историческая в полном смысле слова,- писал он,- хотя в числе ее героев нет ни одного исторического лица»

Ей присущи мечтательность, замкнутость, стремление к уединению. Она резко отличалась своим характером, своим нравственным обликом, духовными интересами от обычных девушек дворянской провинции, вроде ее сестры Ольги. Татьяна полна искренности и чистоты в своих чувствах. Она не знает ни манерной жеманности, ни лукавого кокетства, ни сентиментальной чувствительности – всего того, что было свойственно большинству ее сверстниц, получивших воспитание или у «дуры английской породы», или у «своенравной мамзели» – француженки. Она любит Онегина «не шутя», серьезно, на всю жизнь. Ее наивно-чистое, трогательное и искреннее письмо дышит глубоким чувством, полно возвышенной простоты. Она живет прежде всего своим чутким сердцем, но в ней пробуждается и ум, сознание мыслящей девушки, которая поняла натуру Онегина и оказалась в конце романа выше его. Интеллектуальное развитие Татьяны помогает ей в Петербурге понять и внутренне отвергнуть «постылой жизни мишуру», сохранить свой высокий нравственный облик.

В.Г. Белинский Сочинения Александра Пушкина. Статья восьмая. «Евгений Онегин»

Признаемся: не без некоторой робости приступаем мы к критическому рассмотрению такой поэмы, как «Евгений Онегин» И эта робость оправдывается многими причинами. «Онегин» есть самое задушевное произведение Пушкина, самое любимое дитя его фантазии, и можно указать слишком на немногие творения, в которых личность поэта отразилась бы с такою полнотою, светло и ясно, как отразилась в «Онегине» личность Пушкина. Здесь вся жизнь, вся душа, вся любовь его; здесь его чувства, понятия, идеалы. Оценить такое произведение, значит – оценить самого поэта во всем объеме его творческой деятельности. Не говоря уже об эстетическом достоинстве «Онегина», эта поэма имеет для нас, русских, огромное историческое и общественное значение. <…>

<…> Русский поэт может себя показать истинно национальным поэтом, только изображая в своих произведениях жизнь образованных сословий: ибо, чтоб найти национальные элементы в жизни, наполовину прикрывшейся прежде чуждыми ей формами, – для этого поэту нужно и иметь большой талант и быть национальным в душе. «Истинная национальность (говорит Гоголь) состоит не в описании сарафана, но в самом духе народа; поэт может быть даже и тогда национален, когда описывает совершенно сторонний мир, но глядит на него глазами своей национальной стихии, глазами всего народа, когда чувствует и говорит так, что соотечественникам его кажется, будто это чувствуют и говорят они сами» 1 . Разгадать тайну народной психеи 2 , для поэта, – значит уметь равно быть верным действительности при изображении и низших, и средних, и высших сословий. Кто умеет схватывать резкие оттенки только грубой простонародной жизни, не умея схватывать более тонких и сложных оттенков образованной жизни, тот никогда не будет великим поэтом и еще менее имеет право на громкое титло 3 национального поэта. Великий национальный поэт равно умеет заставить говорить и барина и мужика их языком. И если произведение, которого содержание взято из жизни образованных сословий, не заслуживает названия национального, – значит, оно ничего не стоит и в художественном отношении, потому что неверно духу изображаемой им действительности. Поэтому не только такие произведения, как «Горе от ума» и «Мертвые души», но и такие, как «Герой нашего времени», суть столько же национальные, сколько и превосходные поэтические создания.

И первым таким национально-художественным произведением был «Евгений Онегин» Пушкина. В этой решимости молодого поэта представить нравственную физиономию наиболее оевропеившегося в России сословия нельзя не видеть доказательства, что он был и глубоко сознавал себя национальным поэтом. Он понял, что время эпических поэм давным-давно прошло и что для изображения современного общества, в котором проза жизни так глубоко проникла самую поэзию жизни, нужен роман, а не эпическая поэма. Он взял эту жизнь, как она есть не отвлекая от нее только одних поэтических ее мгновений; взял ее со всем холодом, со всею ее прозою и пошлостию. И такая смелость была бы менее удивительною, если бы роман затеян был в прозе; но писать подобный роман в стихах в такое время, когда на русском языке не было ни одного порядочного романа и в прозе, – такая смелость, оправданная огромным успехом, была несомненным свидетельством гениальности поэта. <…>

Мы начали статью с того, что «Онегин» есть поэтически верная действительности картина русского общества в известную эпоху. Картина эта явилась вовремя, то есть именно тогда, когда явилось то, с чего можно было срисовать ее – общество… Время от 1812 до 1815 года было великою эпохою для России. Мы разумеем здесь не только внешнее величие и блеск, какими покрыла себя Россия в эту великую для нее эпоху, но и внутреннее преуспеяние в гражданственности и образовании, бывшее результатом этой эпохи. Можно сказать без преувеличения, что Россия больше прожила и дальше шагнула от 1812 года до настоящей минуты, нежели от царствования Петра до 1812 года. С одной стороны, 12-й год, потрясши всю Россию из конца в конец, пробудил ее спящие силы и открыл в ней новые, дотоле неизвестные источники сил, чувством общей опасности сплотил в одну огромную массу косневшие в чувстве разъединенных интересов частные воли, возбудил народное сознание и народную гордость и всем этим способствовал зарождению публичности, как началу общественного мнения; кроме того, 12-й год нанес сильный удар коснеющей старине: вследствие его исчезли неслужащие дворяне, спокойно родившиеся и умиравшие в своих деревнях, не выезжая за заповедную черту их владений; глушь и дичь быстро исчезали вместе с потрясенными остатками старины. С другой стороны, вся Россия, в лице своего победоносного войска, лицом к лицу увиделась с Европою, пройдя по ней путем побед и торжеств. Все это сильно способствовало возрастанию и укреплению возникшего общества. Б двадцатых годах текущего столетия русская литература от подражательное™ устремилась к самобытности: явился Пушкин. Он любил сословие, в котором почти исключительно выразился прогресс русского общества и к которому принадлежал сам 4 , – и в «Онегине» он решился представить нам внутреннюю жизнь этого сословия, а вместе с ним и общество в том виде, в каком оно находилось в избранную им эпоху, то есть в двадцатых годах текущего столетия. И здесь нельзя не подивиться быстроте, с которою движется вперед русское общество: мы смотрим на «Онегина», как на роман времени, от которого мы уже далеки. Идеалы, мотивы этого времени уже так чужды нам, так вне идеалов и мотивов нашего времени <…> «Герой нашего времени» был новым «Онегиным»; едва прошло четыре года, – и Печорин уже не современный идеал. И вот в каком смысле сказали мы, что самые недостатки «Онегина» суть в то же время и его величайшие достоинства: эти недостатки можно выразить одним словом – «старо»; но разве вина поэта, что в России все движется так быстро? И разве это не великая заслуга со стороны поэта, что он так верно умел схватить действительность известного мгновения из жизни общества? Если б в «Онегине» ничто не казалось теперь устаревшим или отсталым от нашего времени, – это было бы явным признаком, что в этой поэме нет истины, что в Ней изображено не действительно существовавшее, а воображаемое общество; в таком случае что ж бы это была за поэма и стоило бы говорить о ней.

Мы уже коснулись содержания «Онегина»; обратимся к разбору характеров действующих лиц этого романа. Несмотря на то что роман носит на себе имя своего героя, – в романе не один, а два героя: Онегин и Татьяна. В обоих их должно видеть представителей обоих полов русского общества в ту эпоху. Обратимся к первому. Поэт очень хорошо сделал, выбрав себе героя из высшего круга общества. Онегин – отнюдь не вельможа (уже и потому, что временем вельможества был только век Екатерины II); Онегин – светский человек <…> Высший круг общества был в то время уже в апогее своего развития; притом светскость не помешала же Онегину сойтись с Ленским – этим наиболее странным и смешным в глазах света существом. Правда, Онегину было дико в обществе Лариных, но образованность еще более, нежели светскость, была причиною этого. Не спорим, общество Лариных очень мило, особенно в стихах Пушкина, но нам, хоть мы и совсем не светские люди, было бы в нем не совсем ловко, тем более, что мы решительно не способны поддержать благоразумного разговора о псарне, о вине, о сенокосе, о родне. <…> Вследствие этого Онегин с первых же строк романа был принят за безнравственного человека. Это мнение о нем и теперь еще не совсем исчезло. Мы помним, как горячо многие читатели изъявляли свое негодование на то, что Онегин радуется болезни своего дяди и ужасается необходимости корчить из себя опечаленного родственника:

Вздыхать и думать про себя:

Когда же черт возьмет тебя?

Многие и теперь этим крайне недовольны. Из этого видно, каким важным во всех отношениях произведением был «Онегин» для русской публики и как хорошо сделал Пушкин, взяв светского человека в герои своего романа. К особенностям людей светского общества принадлежит отсутствие лицемерства, в одно и то же время грубого и глупого, добродушного и добросовестного. Если какой-нибудь бедный чиновник вдруг увидит себя наследником богатого дяди-старика, готового умереть, – с какими слезами, с какою униженною предупредительностью будет он ухаживать за дядюшкою, хотя этот дядюшка, может быть, во всю жизнь свою не хотел ни знать, ни видеть племянника, и между ними ничего не было общего. Однако ж не думайте, чтоб со стороны племянника это было расчетливым лицемерством (расчетливое лицемерство есть порок всех кругов общества, и светских и несветских); нет, вследствие благодетельного сотрясения всей нервной системы, произведенного видом близкого наследства, наш племянник не шутя пришел в умиление и почувствовал пламенную любовь к дядюшке, хотя и не воля дяди, а закон дал ему право на наследство. Стало быть, это лицемерство добродушное, искреннее и добросовестное. Но вздумай его дядюшка вдруг ни с того ни с сего выздороветь: куда бы девалась у нашего племянника родственная любовь, и как бы ложная горесть вдруг сменилась истинною горестью, и актер превратился бы в человека! Обратимся к «Онегину». Его дядя был ему чужд во всех отношениях. И что может быть общего между Онегиным, который уже -

Средь модных и старинных зал…

и между почтенным помещиком, который, в глуши своей деревни,

Лет сорок с ключницей бранился,

В окно смотрел и мух давил?

Скажут: он его благодетель. Какой же благодетель, если Онегин был законным наследником его имения? Тут благодетель– не дядя, а закон, право наследства. Каково же положение человека, который обязан играть роль огорченного, состраждущего и нежного родственника при смертном одре совершенно чуждого и постороннего ему человека? Скажут: кто обязывал его играть такую низкую роль? Как кто? Чувство деликатности, человечности…

Большая часть публики совершенно отрицала в Онегине душу и сердце, видела в нем человека холодного, сухого и эгоиста по натуре. Нельзя ошибочнее и кривее понять человека! Этого мало: многие добродушно верили и верят, что сам поэт хотел изобразить Онегина холодным эгоистом. Это уже значит: имея глаза, ничего не видеть. Светская жизнь не убила в Онегине чувства, а только охолодила к бесплодным страстям и мелочным развлечениям. Вспомните строфы, в которых поэт описывает свое знакомство с Онегиным:

<3десь Белинский цитирует роман «Евгений Онегин», гл. I, строфы XLV–XLVII>

Из этих стихов мы ясно видим, по крайней мере, то, что Онегин не был ни холоден, ни сух, ни черств, что в душе его жила поэзия и что вообще он был не из числа обыкновенных, дюжинных людей. Невольная преданность мечтам, чувствительность и беспечность при созерцании красот природы и при воспоминании о романах и любви прежних лет; все это говорит больше о чувстве и поэзии, нежели о холодности и сухости. Дело только в том, что Онегин не любил расплываться в мечтах, больше чувствовал, нежели говорил, и не всякому открывался. Озлобленный ум есть тоже признак высшей натуры, потому что человек с озлобленным умом бывает недоволен не только людьми, но и самим собою. Дюжинные люди всегда довольны собою, а если им везет, то и всеми. Жизнь не обманывает глупцов; напротив, она все дает им, благо немногого просят они от нее: корма, пойла, тепла да кой-каких игрушек, способных тешить пошлое и мелкое самолюбьице. Разочарование в жизни, в людях, в самих себе (если только оно истинно и просто, без фраз и щегольства нарядною печалью) свойственно только людям, которые желая «многого», не удовлетворяются «ничем». Читатели помнят описание (в VIII главе) кабинета Онегина: весь Онегин в этом описании. Особенно поразительно исключение из опалы двух или трех романов,

В которых отразился век,

И современный человек

Изображен довольно верно

С его безнравственной душой,

Себялюбивой и сухой,

Мечтанью преданной безмерно,

С его озлобленным умом,

Кипящим в действии пустом.

Скажут: это портрет Онегина. Пожалуй, и так; но это еще более говорит в пользу нравственного превосходства Онегина, потому что он узнал себя в портрете, который как две капли воды похож на столь многих, но в котором узнают себя столь немногие, а большая часть «украдкою кивает на Петра». Онегин не любовался самолюбиво этим портретом, но глухо страдал от его поразительного сходства с детьми нынешнего века. Не натура, не страсти, не заблуждения личные сделали Онегина похожим на этот портрет, а век.

Но правил нет без исключений:

Иных он очень отличал,

Дело говорит само за себя: гордая холодность и сухость, надменное бездушие Онегина, как человека, произошли от грубой неспособности многих читателей понять так верно созданный поэтом характер. Но мы не остановимся на этом и исчерпаем весь вопрос.

<3десь Белинский цитирует роман «Евгений Онегин», гл. VII, строфа XXIV; гл. VIII, строфы VIII – Х1>.

Эти стихи – ключ к тайне характера Онегина. Онегин – не Мельмот, не Чайльд-Гарольд, не демон, не пародия, не модная причуда, не гений, не великий человек, а просто – «добрый малый, как вы да я, как целый свет». Поэт справедливо называет «обветшалою модою» везде находить или везде искать все гениев да необыкновенных людей. Повторяем: Онегин – добрый малый, но при этом недюжинный человек. Он не годится в гении, не лезет в великие люди, но бездеятельность и пошлость жизни душат его; он даже не знает, чего ему надо, чего ему хочется; но он знает, и очень хорошо знает, что ему не надо, что ему не хочется того, чем так довольна, так счастлива самолюбивая посредственность. И за то-то эта самолюбивая посредственность не только провозгласила его «безнравственным», ко и отняла у него страсть сердца, теплоту души, доступность всему доброму и прекрасному. Вспомните, как воспитан Онегин, и согласитесь, что натура его была слишком хороша, если ее не убило совсем такое воспитание. Блестящий юноша, он был увлечен светом, подобно многим; но скоро наскучил им и оставил его, как это делают слишком немногие. В душе его тлелась искра надежды – воскреснуть и освежиться в тиши уединения, на лоне природы; но он скоро увидел, что перемена мест не изменяет сущности некоторых неотразимых и не от нашей воли зависящих обстоятельств.

Мы доказали, что Онегин не холодный, не сухой, не бездушный человек, но мы до сих пор избегали слова эгоист, – и так как избыток чувства, потребность изящного не исключают эгоизма, то мы скажем теперь, что Онегин – страдающий эгоист. Эгоисты бывают двух родов. Эгоисты первого разряда – люди без всяких заносчивых или мечтательных притязаний; они не понимают, как может человек любить кого-нибудь, кроме самого себя, и потому они нисколько не стараются скрывать своей пламенной любви к собственным их особам; если их дела идут плохо, они худощавы, бледны, злы, низки, подлы, предатели, клеветники; если их дела идут хорошо, они толсты, жирны, румяны, веселы, добры, выгодами делиться ни с кем не станут, но угощать готовы не только полезных, даже и вовсе бесполезных им людей. Это эгоисты по натуре или по причине дурного воспитания. Эгоисты второго разряда почти никогда не бывают толсты и румяны; по большей части, это народ больной и всегда скучающий. Бросаясь всюду, везде ища то счастия, то рассеяния, они нигде не находят ни того, ни другого с той минуты, как обольщения юности оставляют их. Эти люди часто доходят до страсти к добрым действиям, до самоотвержения в пользу ближних; но беда в том, что они и в добре хотят искать то счастия, то развлечения, тогда как в добре следовало бы им искать только добра. Если подобные люди живут в обществе, представляющем полную возможность для каждого из его членов стремиться своею деятельностию к осуществлению идеала истины и блага, – о них без запинки можно сказать, что суетность и мелкое самолюбие, заглушив в них добрые элементы, сделали их эгоистами. Но наш Онегин не принадлежит ни к тому, ни к другому разряду эгоистов. Его можно назвать эгоистом поневоле; в его эгоизме должно видеть то, что древние называли «fatum». Благая, благотворная, полезная деятельность! Зачем не предался ей Онегин? Зачем не искал он в ней своего удовлетворения? Зачем? Зачем? – Затем, милостивые государи, что пустым людям легче спрашивать, нежели дельным отвечать…

Что-нибудь делать можно только в обществе, на основании общественных, потребностей, указываемых самою действительностью, а не теориею; но что бы стал делать Онегин в сообществе с такими прекрасными соседями, в кругу таких милых ближних? Облегчить участь мужика, конечно, много значило для мужика, но со стороны Онегина тут еще не много было сделано. Есть люди, которым если удастся что-нибудь сделать порядочное, они с самодовольствием рассказывают об этом Всему миру и таким образом бывают приятно заняты на целую жизнь. Онегин был не из таких людей; важное и великое для многих, для него было не бог знает чем.

Случай свел Онегина с Ленским; через Ленского Онегин познакомился с семейством Лариных. Возвращаясь от них домой после первого визита, Онегин зевает; из его разговора с Ленским мы узнаем, что он Татьяну принял за невесту своего приятеля и, узнав, о своей ошибке, удивляется его выбору, говоря, что если б он сам был поэтом, то выбрал бы Татьяну. Этому равнодушному, охлажденному человеку стоило одного или двух невнимательных взглядов, чтоб понять разницу между обеими сестрами, – тогда как пламенному, восторженному Ленскому и в голову не входило, что его возлюбленная была совсем не идеальное и поэтическое создание, а просто хорошенькая и простенькая девочка, которая совсем не стоила того, чтоб за нее рисковать убить приятеля или самому быть убитым. Между тем как Онегин зевал по привычке, говоря его собственным выражением и нисколько не заботясь о семействе Лариных, – в этом семействе его приезд завязал страшную внутреннюю драму. Большинство публики было крайне удивлено, как Онегин, получив письмо Татьяны, мог не влюбиться в нее, – и еще более, как тот же самый Онегин, который так холодно отвергал чистую, наивную любовь прекрасной девушки, потом страстно влюбился в великолепную светскую даму? В самом деле, есть чему удивляться. Не беремся решить вопроса, но поговорим о нем. Впрочем, признавая в этом факте возможность психологического вопроса, мы тем не менее нисколько не находим удивительным самого факта. Во-первых, вопрос, почему влюбился, или почему не влюбился, или почему в то время не влюбился, – такой вопрос мы считаем немного слишком диктаторским. Сердце имеет свои законы – правда, но не такие, из которых легко было бы составить полный систематический кодекс. Сродство натур, нравственная симпатия, сходство понятий могут и даже должны играть большую роль в любви разумных существ; но кто в любви отвергает элемент чисто непосредственный, влечение инстинктуальное, невольное, прихоть сердца, в оправдание несколько тривиальной, но чрезвычайно выразительной русской пословицы: «полюбится сатана лучше ясного сокола», – кто отвергает это, тот не понимает любви. Если б выбор в любви решался только волею и разумом, тогда любовь не была бы чувством и страстью. Присутствие элемента непосредственности видно и в самой разумной любви, потому что из нескольких равно достойных лиц выбирается только одно, и выбор этот основывается на невольном влечении сердца. Но бывает и так, что люди, кажется, созданные один для другого, остаются равнодушны друг к другу, и каждый из них обращает свое чувство на существо нисколько себе не под пару. Поэтому Онегин имел полное право без всякого опасения подпасть под уголовный суд критики, не полюбить Татьяны-девушки и полюбить Татьяну-женщину. В том и другом случае он поступил равно ни нравственно, ни безнравственно. Этого вполне достаточно для его оправдания, но мы к этому прибавим и еще кое-что. Онегин был так умен, тонок и опытен, так хорошо понимал людей и их сердце, что не мог не понять из письма Татьяны, что эта бедная девушка одарена страстным сердцем, алчущим роковой пищи, что ее душа младенчески чиста, что ее страсть детски простодушна, и что она нисколько не похожа на тех кокеток, которые так надоели ему с их чувствами то легкими, то поддельными. Он был живо тронут письмом Татьяны <….>

В письме своем к Татьяне (в VIII главе) он говорит, что, заметя в ней искру нежности, он не хотел ей поверить (т. е. заставил себя не поверить), не дал хода милой привычке и не хотел расстаться с своей постылой свободою. Но если он оценил одну сторону любви Татьяны, в то же самое время он так же ясно видел и другую ее сторону. Во-первых, обольститься такою младенчески прекрасною любовью и увлечься ею до желания отвечать на нее, значило бы для Онегина решиться на женитьбу. Но если его могла еще интересовать поэзия страсти, то поэзия брака не только не интересовала его, но была для него противна. <…>

Если не брак, то мечтательная любовь, если не хуже что-нибудь; но он так хорошо постиг Татьяну, что даже и не подумал о последнем, не унижая себя в собственных своих глазах. Но в обоих случаях эта любовь не много представляла ему обольстительного. Как! Он? перегоревший в страстях, изведавший жизнь и людей, еще кипевший какими-то самому ему неясными стремлениями, – он, которого могло занять и наполнить только что-нибудь такое, что могло бы выдержать его собственную иронию, – он увлекся бы младенческой любовью девочки-мечтательницы, которая смотрела на жизнь так, как он уже не мог смотреть… И что же сулила бы ему в будущем эта любовь? Что бы нашел он потом в Татьяне? Или прихотливое дитя, которое плакало бы оттого, что он не может, подобно ей, детски смотреть на жизнь и детски играть в любовь, – а это, согласитесь, очень скучно; или существо, которое, увлекшись его превосходством, до того подчинилось бы ему, не понимая его, что не имело бы ни своего чувства, ни своего смысла, ни своей воли, ни своего характера. Последнее спокойнее, но зато еще скучнее. И это ли поэзия и блаженство любви.

Разлученный с Татьяною смертию Ленского, Онегин лишился всего, что хотя сколько-нибудь связывало его с людьми.

Убив на поединке друга,

Дожив без цели, без трудов

До двадцати шести годов,

Томясь в бездействии досуга,

Без службы, без жены, без дел,

Ничем заняться не умел.

Им овладело беспокойство,

Охота к перемене мест

(Весьма мучительное свойство,

немногих добровольный крест).

Между прочим был он и на Кавказе и смотрел на бледный рой теней, толпившийся около целебных струй Машука:

Питая горьки размышленья,

Среди печальной их семьи,

Онегин взором сожаленья

Глядел на дымные струи

И мыслил, грустью отуманен:

Зачем я пулей в грудь не ранен!

Зачем не хилый я старик,

Как этот бедный откупщик?

Зачем, как тульский заседатель,

Я не лежу в параличе?

Зачем не чувствую в плече

Хоть ревматизма? – Ах, создатель!

Я молод, жизнь во мне крепка;

Чего мне ждать! Тоска, тоска.

Какая жизнь! Вот оно, то страдание, о котором так много пишут и в стихах и в прозе, на которое столь многие жалуются, как будто и в самом деле знают его; вот оно, страдание истинное, без котурна, без ходуль, без драпировки, без фраз, страдание, которое часто не отнимает ни сна, ни аппетита, ни здоровья, но которое тем ужаснее. Спать ночью, зевать днем, видеть, что все из чего-то хлопочут, чем-то заняты, один – деньгами, другой – женитьбою, третий – болезнию, четвертый – нуждою и кровавым потом работы, – видеть вокруг себя и веселье и печаль, и смех и слезы, видеть все это и чувствовать себя чуждым всему этому, подобно Вечному жиду, который среди волнующейся вокруг него жизни сознает себя чуждым жизни и мечтает о смерти, как о величайшем для него блаженстве; это страдание, не всем понятное, но оттого не меньше страшное… Молодость, здоровье, богатство, соединенные с умом, сердцем: чего бы, кажется, больше для жизни и счастия? Так думает тупая чернь и называет подобное страдание модною причудою. И чем естественнее, проще страдание Онегина, чем дальше оно от всякой эффектности, тем оно менее могло быть понято и оценено большинством публики. В двадцать шесть лет так много пережить, не вкусив жизни, так изнемочь, устать, ничего’ не сделав, дойти до такого безусловного отрицания, не перейдя ни через какие убеждения: это смерть! Но Онегину не суждено было умереть, не отведав из чаши жизни: страсть сильная и глубокая не замедлила возбудить дремавшие в тоске силы его духа. Встретив Татьяну на бале, в Петербурге, Онегин едва мог узнать ее: так переменилась она!

<…>Письмо Онегина к Татьяне горит страстью; в нем уже нет иронии, нет светской умеренности, светской маски. Онегин знает, что он, может быть, подает повод к злобному веселью; но страсть задушила в нем страх быть смешным, подать на себя оружие врагу. И было с чего сойти с ума! По наружности Татьяны можно было подумать, что она помирилась с жизнью ни на чем, от души поклонилась идолу суеты – и в таком случае, конечно, роль Онегина была бы очень смешна и жалка. Но в свете наружность никого и ни в чем не убеждает: там все слишком хорошо владеют искусством быть веселыми с достоинством в то время, как сердце разрывается от судорог. Онегин мог не без основания предполагать и то, что Татьяна внутренне осталась самой собою и свет научил ее только искусству владеть собою и серьезнее смотреть на жизнь. Благодатная натура не гибнет от света, вопреки мнению мещанских философов: для гибели души и сердца и малый свет представляет точно столько же средств, сколько и большой. Вся разница в формах, а не в сущности. И теперь, в каком же свете должна была казаться Онегину Татьяна, – уже не мечтательная девушка, поверявшая луне и звездам свои задушевные мысли и разгадывавшая сны по книге Мартына Задеки, но женщина, которая знает цену всему, что дано ей, которая много потребует, но много и даст. <…>

Роман оканчивается отповедью Татьяны, и читатель навсегда расстается с Онегиным в самую злую минуту его жизни… Что же это такое? Где же роман? Какая его мысль? И что за роман без конца? Мы думаем, что есть романы, которых мысль в том и заключается, что в них нет конца, потому что в самой действительности бывают события без развязки, существования без цели, существа неопределенные, никому не понятные, даже самим себе, словом, то, что по-французски называется les êtres mangués, les êxistences avortées. И эти существа часто бывают одарены большими нравственными преимуществами, большими духовными силами; обещают много, исполняют мало или ничего не исполняют. Это зависит не от них самих; тут есть fatum, заключающийся в действительности, которою окружены они, как воздухом, и из которой не в силах и не во власти человека освободиться. Другой поэт представил нам другого Онегина под именем Печорина: пушкинский Онегин с каким-то самоотвержением отдался зевоте; лермонтовский Печорин бьется на смерть с жизнию и насильно хочет у нее вырвать свою долю; в дорогах – разница, а результат один: оба романа гак же без конца, как и жизнь и деятельность обоих поэтов <…>

Что сталось с Онегиным потом? Воскресила ли его страсть для нового, более сообразного с человеческим достоинством страдания? Или убила она все силы души его, и безотрадная тоска его обратилась в мертвую, холодную апатию? – Не знаем, да и на что нам знать это, когда мы знаем, что силы этой богатой натуры остались без приложения, жизнь без смысла, а роман без конца? Довольно и этого знать, чтобы не захотеть больше ничего знать…

Онегин – характер действительный, в том смысле, что в нем нет ничего мечтательного, фантастического, что он мог быть счастлив или несчастлив только в действительности и через действительность. В Ленском Пушкин изобразил характер, совершенно противоположный характеру Онегина, характер совершенно отвлеченный, совершенно чуждый действительности. Тогда это было совершенно новое явление и люди такого рода тогда действительно начали появляться в русском обществе <…>

Ленский был романтик и по натуре, и по духу времени. Нет нужды говорить, что это было существо, доступное всему прекрасному, высокому, душа чистая и благородная. Но в то же время «он сердцем милый был невежда», вечно толкуя о жизни, никогда не знал ее. Действительность на него не имела влияния: его радости и печали были созданием его фантазии. Он полюбил Ольгу, и что ему была за нужда, что она не понимала его, что, вышедши замуж, она сделалась бы вторым исправленным изданием своей маменьки, что ей все равно было выйти – и за поэта – товарища ее детских игр, и за довольного собою и своею лошадью улана? Ленский украсил ее достоинствами и совершенствами, приписал ей чувства и мысли, которых в ней не было и о которых она и не заботилась. Существо доброе, милое, веселое, Ольга была очаровательна, как и все «барышни», пока они еще не сделались – «барынями», а Ленский видел в ней фею, сильфиду, романтическую мечту, нимало не подозревая будущей барыни. Он написал «надгробный мадригал» старику Ларину, в котором, верный себе, без всякой иронии, умел найти поэтическую сторону. В простом желании Онегина подшутить над ним он увидел и измену, и обольщение, и кровавую обиду. Результатом всего этого была его смерть, заранее воспетая им в туманно романтических стихах. <…>

Мы убеждены, что с Ленским сбылось бы непременно последнее. В нем было много хорошего, но лучше всего то, что он был молод и вовремя для своей репутации умер. Это не была одна из тех натур, для которых жить – значит развиваться и идти вперед. Это – повторяем – был романтик, и больше ничего. Останься он жив, Пушкину нечего было бы с ним делать, кроме как распространить на целую главу то, что он так полно высказал в одной строфе. Люди, подобные Ленскому, при всех их неоспоримых достоинствах, не хороши тем, что они перерождаются в совершенных филистеров 5 , или, если сохранят навсегда свой первоначальный тип, делаются этими устарелыми мистиками и мечтателями, которые так же неприятны, как и старые идеальные девы, и которые больше враги всякого прогресса, нежели люди просто, без претензий, пошлые. Вечно копаясь в самих себе и становя себя центром мира, они спокойно смотрят на все, что делается в мире, и твердят о том, что счастие внутри нас, что должно стремиться душою в надзвездную сторону мечтаний и не думать о суетах этой земли, где есть и голод, и нужда, и… Ленские не перевелись и теперь; они только переродились. В них уже не осталось ничего, что так обаятельно прекрасно было в Ленском; в них нет девственной чистоты его сердца, в них только претензия на великость и страсть марать бумагу. Все они поэты, и стихотворный балласт в журналах доставляется одними ими. Словом, это теперь самые несносные, самые пустые и пошлые люди.

«Евгений Онегин» - не только вершина творчества поэта, но и важнейшее событие в истории русской литературы. Роман стал первым произведением, в котором автору удалось создать широчайшую панораму действительности, раскрыть важнейшие проблемы своего времени. Восторженно о «Евгении Онегине» отозвался знаменитый русский критик В. Г. Белинский: «”Онегин” есть самое задушевное Пушкина, самое любимое дитя его фантазии, и можно указать слишком на немногие творения, в которых поэта отразилась бы с такою полнотою, светло и ясно, как отразилась в «Онегине» личность Пушкина. Здесь вся , вся душа, вся любовь его; здесь его чувства, понятия, идеалы… Не говоря уже об эстетическом достоинстве «Онегина», эта поэма имеет для нас, русских, огромное историческое и общественное значение». Еще Белинский назвал роман Пушкина «энциклопедией русской жизни», и с ним нельзя не согласиться: по произведению мы, живущие в двадцать первом веке, достаточно полно можем представить себе пушкинскую Россию, ее быт, идеалы, нравы, экономическую и культурную жизнь. Из романа мы узнаем, что в Россию за «лес и сало» ввозились предметы роскоши, а также всевозможные безделушки: «духи в граненом хрустале», «пилочки», «щетки тридцати родов»; что пьесы, шедшие тогда в театрах, пользовались успехом; что на сцене блистала «полувоздушная» Истомина…

Роман впечатляет широтой охвата действительности. В нем изображены и глухая помещичья провинция, и крепостная деревня, и барская Москва, и светский Петербург. На этом широком фоне даны автором все представители русской нации - от великосветского денди до крепостной крестьянки. География произведения начинается со столичного Петербурга. С самого утра трудовая жизнь здесь бьет ключом: «Встает купец, идет разносчик, на биржу тянется извозчик, с кувшином охтенка спешит…». Но жизни трудового народа тут же противопоставляет другую жизнь. Эта, другая, не начинается с зарей - утром она только заканчивается: балы, театры, рестораны… Именно такой уклад жизни в высшем свете, именно с этого начинает свою взрослую жизнь главный герой романа Онегин. И тут же автор высказывает нам свое отношение к хозяевам жизни, к «цвету столицы»:

Тут был, однако, цвет столицы,
И знать, и моды образцы,
Везде встречаемые лицы,
Необходимые глупцы…
С иронией описывает Пушкин качества, ценившиеся в столичных салонах больше других, по которым судили о хороших манерах и уме человека:
Он по-французски совершенно
Мог изъясняться и писал;
Легко мазурку танцевал
И кланялся непринужденно;

Чего ж вам больше? Свет решил, Что он умен и очень мил. Сам Пушкин принадлежал к высшим аристократическим кругам, поэтому знал светскую жизнь прекрасно. Подобно Пушкину, главный герой в романе тратит свои лучшие годы на балы, пиры и развлечения, но так же, как и автору в свое время, Евгению скоро такое времяпрепровождение начинает надоедать. Главный герой начинает понимать, что эта жизнь пуста, что за «внешней мишурой» ничего нет.

Не обходит вниманием автор и провинциальное общество, быт которого - карикатура на высший свет. Глухость, ограниченность, узость интересов характерны для этих «поместных владетелей». Их разговоры не идут дальше сенокоса, вина, псарни. Книги для помещиков - «пустые игрушки», которым не стоит придавать значения. Поколение сменяется поколением, но в быту и нравах поместных дворян ничего не меняется. Они твердо придерживаются «привычек милой старины» и чудаком называют всякого, кто чем-то не похож на них. Во сне Татьяны Пушкин представляет этих людей в образах чудовищ. И это не случайно: автор показывает, что оскудевшие умом и опустившиеся помещики мало чем отличаются от животных.

Иронизирует Пушкин и над образованием, которое получали дворянские дети: «Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь..,». Учиться за границей и владеть иностранным языком дворяне считают верхом образованности, в то время как знание родного языка, русского, не считается обязательным: Татьяна пишет возлюбленному письмо на французском языке, так как «она по-русски плохо.знала, журналов наших не читала и выражалася с трудом на языке своем родном».

Московское дворянство, по мнению Пушкина, сродни провинциальному, оно погрязло в сплетнях, клевете, лености и сытости: Все в них так бледно, равнодушно; Они клевещут даже скучно; В бесплодной сухости речей, Расспросов, сплетен и вестей Не вспыхнет мысли в целы сутки, Хоть невзначай, хоть наобум…

Показывает Пушкин и угнетенность, бесправное положение крестьян в крепостной России. Мать Татьяны так же запросто, как ходила в баню и солила грибы, с жестокостью избивала служанок, отдавала в солдаты подвластных ей крестьян. А когда посылала дворовых девушек собирать ягоды, велела им петь - рты у них были заняты, и есть ягоды они не могли. А горькая судьба старой няни Татьяны - разве не еще один пример жестокости и бездушия: против ее воли девочку в тринадцать лет выдали замуж!

Роман дочитан. Такое впечатление, что объехал всю Россию начала девятнадцатого века, что увидел все собственными глазами: посещал петербургские салоны, участвовал в светских беседах, пил чай с вареньем у Лариных, любовался грустными глазами Татьяны, видел ее смущенную улыбку… Не это ли самая высокая оценка авторскому мастерству? Еще раз хочу вспомнить Белинского, который писал: «Пусть идет время и приводит с собой новые потребности, пусть растет русское общество и обгоняет «Онегина»: как бы далеко оно ни ушло, всегда будет оно любить эту поэму, всегда будет останавливать на ней исполненный любви и благодарности взор…».

Нужна шпаргалка? Тогда сохрани - » «Евгений Онегин» самое задушевное произведение Пушкина . Литературные сочинения!

Роман «Евгений Онегин» занимает центральное место в творчестве Пушкина. Это его самое крупное художественное произведение, самое популярное, оказавшее наиболее сильное влияние на судьбу всей русской литературы. «Евгений Онегин» есть самое задушевное произведение Пушкина, самое любимое дитя его фантазии, и можно указать слишком на немногие творения, в которых личность поэта отразилась бы с такой полнотой, светло и ясно, как отразилась в «Онегине» личность Пушкина. Здесь вся жизнь, вся душа, вся любовь его; здесь его чувства, понятия, идеалы». В.А. Жуковский восхищался этим романом: «Читал «Онегина» и разговор, служащий ему предисловием: несравненно! По данному мне полномочию предлагаю тебе первое место на русском Парнасе». А.А. Дельвиг писал Пушкину: «Онегин» твой у меня, читаю его и перечитываю и горю нетерпением читать продолжение его, которое, должно быть, судя по первой главе, любопытнее и любопытнее...».

Прежде всего в «Онегине» мы видим поэтически воспроизведенную картину русского общества, взятого в одном из интереснейших моментов его развития. В этой решимости молодого поэта представить нравственную физиономию наиболее оевропеившегося в России сословия нельзя не видеть доказательства, что Пушкин был и глубоко сознавал себя национальным поэтом. Он понял, что время эпических поэм давным-давно прошло и что для изображения современного ему общества, в котором проза жизни так глубоко проникла в самую поэзию жизни, нужен роман, а не эпическая поэма. И он пишет этот роман, роман в стихах, в то время, как на русском языке «не было ни одного порядочного романа и в прозе, - такая смелость, оправданная огромным успехом, была несомненным свидетельством гениальности поэта».

Но главная особенность романа все-таки не в том, что он - в стихах. Она в том, что Пушкин постоянно присутствует на страницах своей книги. Он то выглянет из-за плеча героя и улыбнется нам, то поделится своей печалью или радостью, то очень серьезно расскажет нам о своих мыслях, о своей любви, дружбе, о том, что ему нравится. Иногда присутствие Пушкина осуществляется в отдельных коротких наскоках: «Друзья Людмилы и Руслана!», «Онегин, добрый мой приятель», «Там некогда гулял и я», «Как мы ни бились...» и пр., а иногда в целых монологах. Уникальность этого романа в том, что автор превращается в героя, и мы видим уже двух героев: Онегина и Пушкина. Они во многом похожи, но много у них и разного. «Оппозиция героя и автора, в то же время связанных между собой, - главная движущая сила лирического сюжета, его композиционный и идейный стержень».

Главное действующее лицо романа - молодой дворянин Евгений Онегин - человек с очень сложным и противоречивым характером. Не так легко установить даже, как относится к нему сам автор. Тон рассказа о нем у Пушкина почти до самого конца романа иронический. Поэт не скрывает его недостатков и не старается оправдать их.

В первой главе Пушкин иронизирует над его «ученостью», глубиной его экономических познаний, прямо говорит о том, как Онегин цинично приготовлялся, «денег ради, на вздохи, скуку и обман», и т.д., и т.д. Этот тон сохраняется почти до конца романа. И в то же время мы узнаем в первой главе, что сам Пушкин подружился с Онегиным, что поэту «нравились его черты», что он проводил с Онегиным ночи на набережной Невы, вспоминая свою юность, прежнюю любовь, слушая пение гребцов плывущей по реке лодки... Приведя в восьмой главе (строфа VIII) резко недоброжелательные отзывы об Онегине какого-то светского его знакомого, поэт решительно вступается за своего героя, подчеркивая его пылкую и неосторожную душу, его ум, его отличие от окружающей «посредственности», и почти отождествляет его с собой, когда говорит:

Но грустно думать, что напрасно

Была нам молодость дана,

Что изменяли ей всечасно,

Что обманула нас она; и т.д.

Такая противоречивость в характеристике Онегина делает его образ более жизненным, далеким от схематизма: Онегин не «положительный герой», но и не «отрицательный». Также нужно иметь в виду и то, что характер Онегина не остается неизменным. Под влиянием событий, рассказываемых Пушкиным в романе, в нем происходит значительная эволюция, и в восьмой, последней главе романа Онегин уже совсем не тот, каким мы его видели в первых шести главах. Но обо всем по порядку.

Среди элементов, из которых складывается поэтический, образный сюжет первой главы, самый заметный - перечисления. Перечисляются знания и умения героя, способы обольщения, занятия в течение дня, различные предметы и т.д. Это создает необычайную густоту и тесноту того мира, в котором существует герой: все то поэтическое пространство, которое могла бы занимать личность, занимают вещи и отдельные элементы жизни, целостность подменяется множественностью, внутреннее внешним, духовное материальным. Герой и его мир предельно опредмечены и овеществлены, свободного пространства не остается.

Ежедневный круг жизни Онегина состоит из семи фраз: первая из них - «Бывало, он еще в постеле», последняя - «Спокойно спит в тени блаженной». Собственно же день Онегина - это пять фраз: гулянье - обед - театр - кабинет - бал. В описании всего онегинского дня монотонно звучит один и тот же слог «ет». Мертвый механизм управляет героем, погоня за наслаждениями превращает жизнь в ряд механических движений. В. Непомнящий отмечает: «Жизнь героя движется по замкнутому кругу, тема его идет по ниспадающей. Тема автора поступательна и движется по восходящей. Автор постепенно вытесняет Онегина как главного героя».

Впервые во всеоружии своих полномочий героя-автора, строящего рассказ так, как ему нужно, рассказчик выступает в центральный фазе онегинского дня - эпизоде театра. Он забирает себе взгляд на театр, оттесняет Онегина в сторону, как бы не позволяя ему и это превратить в блюдо, и дает свое описание, свое видение «волшебного края» в тонах высокой патетики и лирики. Он заменяет пространство и время героя своим собственным временем и пространством, перемещает сюжет к себе, в ссылку, и организует его вокруг своих собственных переживаний и размышлений. Он обращается к петербургским актрисам («Мои богини! что вы? где вы?»), мечтает о возвращении («Услышу ль вновь я ваши хоры?»), опасается, что ко времени возвращения на сцене произойдут перемены, что «взор унылый не найдет знакомых лиц...», и ему останется «зевать и о былом воспоминать».

«Жизнь героя, его плоские, замкнутые в круг время и пространство включены в объемное и многомерное авторское время и пространство... Миры героя и автора внешне связаны между собой, но внутренне противопоставлены:

Эти реакции автора и героя, обрамляющие строфу об Истоминой (строфа XX), внешне почти одинаковы. Поводы же их прямо противоположны: то, что для автора полно жизни и красоты, скучно объевшемуся герою. Автор опасается: «Другие ль девы, сменив, не заменили вас?» - с точки зрения героя: «Всех пора на смену»; автор восхищенно вспоминает, как балерина «ножкой ножку бьет», - герой «Идет... по ногам». Автор вдохновенно описывает «волшебный край» и «душой исполненный полет» русской Терпсихоры - после появления Онегина и его реплики картина, только что исполненная чудес, мгновенно меркнет:

Еще амуры, черти, змеи

На сцене скачут и шумят...

Еще не перестали топать,

Сморкаться, кашлять, шикать, хлопать...

«В присутствии героя волшебство распадается, его взгляд убивает поэзию, как смертоносный взор Горгоны». Об «антипоэтическом характере главного лица» Пушкин специально предупредил читателей первой главы в предисловии. Антипоэтичность была в его устах тяжелым обвинением; именно с этой темы начинается его знаменитая инвектива: «Ничто не могло быть противуположнее поэзии, как та философия, которой XVIII век дал свое имя». Антипоэтичность была для него «синонимом мертвизны, антижизненности». Антипоэтичность - психологическое выражение безличности, почти «массовости» героя и образа его жизни. Антипоэтический герой не может быть воссоздан автором иначе как через воспроизведение внешнего быта, включая буквальные перечни предметов, которые можно потрогать руками. В антипоэтическом человеке почти нет «внутреннего человека», и автор вынужден словесно убеждать нас в том, что герой не так пуст и мертв, как кажется, что в нем есть какие-то внутренние возможности.

В. Непомнящий пишет: «В первой главе Пушкин демонстрирует «неудачу» в создании образа живого человека; «неудача» словно бы заранее запланирована им, введена в художественный замысел: такой и живущий такой жизнью герой и не может быть «живым». «Лица», в сущности, еще нет, оно собирается из отдельных деталей внешней жизни, тем самым демонстрируя свой распад - так распадается на отдельные мертвые детали волшебство театра под взглядом Онегина, - и вот в таком процессе собирания-распада является читателю».

Философским комментарием к первой главе может служить знаменитая статья 1832 года «Девятнадцатый век», в которой молодой Иван Киреевский говорит: «Вся совокупность нравственного быта распадалась на составные части, на азбучные, материальные начала бытия».

Составляя параллель к художественной концепции первой главы, оценка эта во всем существенном совпадает с пушкинской оценкой «философии, которой XVIII век дал свое имя».

«Но это направление разрушительное, которому ясным и кровавым зеркалом может служить французская революция, произвело в умах направление противное...» - продолжает Киреевский. «Направление противное» в первой главе связано с темой автора, и это обнаруживается именно в эпизоде театра как центральном моменте онегинского дня, где распад «на составные части, на азбучные, материальные начала бытия» происходит наиболее наглядным образом. Появление героя в театре после восторженного описания автором танца Истоминой знаменуется точкой - разрубающей строку пополам («Все хлопает. Онегин входит»), резко отличающей автора от Онегина, дающей спад в жестко прозаическую тональность («Идет меж кресел по ногам») - и явственно интонируется досадой. Вспоминаются слова Печорина об умершей и отсохшей половине души, которую он «отрезал и бросил»; лермонтовский герой говорит это о лучшей половине своей души - с автором «Онегина» дело обстоит наоборот: Онегин - а точнее, «онегинское», - это то, от чего автору хотелось бы избавиться.

Шаг духовной жизни Пушкина был чрезвычайно широким, становление новой жизненной позиции - драматичным, но решительным, самооценки - бескомпромиссными; однако встать на практике выше культа «вседневных наслаждений» было для молодого, полного физических сил человека, в котором «естество» не очень хотело жертвовать собой «духу», непросто. Эти сложные отношения «внешнего» человека с «внутренним», практики с идеалом накладывают отпечаток на всю поэтику первой главы как искреннего лирического произведения. Автор сознает, что он еще далеко не таков, каким бы хотел бы и должен быть.

Искренность и полнота самораскрытия автора как человека горячего и страстного особенно сильно подчеркивает высоту и жизненную трудность его нравственной позиции, его нового взгляда на жизнь и на себя, его нового идеала - идеала свободы от ига собственных страстей, чувственных привычек и рефлексов «естества».

Свободе, этой главной теме автора, тесно в овнешненном и опредмеченном онегинском мире, с его «грубым, чувственным материализмом» (Киреевский); на протяжении всей главы тема автора, ворочаясь в ее тексте, как ребенок в чреве матери, пробивается к читателю. И как раз тогда, когда героя постигает наконец хандра, автор окончательно берет инициативу в свои руки - начиная с величественного отступления, имеющего вершину в строфе: «Придет ли час моей свободы?» Пространственные масштабы здесь (как и временные в эпизоде театра) - только материал, «метафора свободы духа».

У героя все гораздо проще:

Онегин был готов со мною

Увидеть чуждые страны...

Прозаический слом точно так же резок, как и при появлении героя в театре, но, в отличие от эпизода театра, вдохновенная картина, созданная, здесь вовсе не омертвляется, не распадается, не уходит в небытие. Происходит совсем иное; в построенном автором новом и необычайно высоком контексте прозаизм «реакции» Онегина переводит его на положение второстепенного героя: смерть его отца и дяди, разлука с автором, приезд в деревню и разочарование в ней - все это дается в четырех строфах не то что скороговоркой, но все же как бы в порядке отступления от главной, авторской темы: оставив героя наедине с самим собой и с хандрой, которая бежит за ним, «как тень иль верная жена», все шесть последних строф автор оставляет себе и, в явном контрасте с онегинской темой, начинает прямо с разговора о творчестве и свободе.

Цветы, любовь, деревня, праздность,

Поля! я предан вам душой.

Всегда я рад заметить разность

Между Онегиным и мной...

Цветы, любовь, деревня - всему этому можно быть преданным душой. Но праздность? Ведь именно она опостылела Онегину, от нее он бежал из Петербурга. Как же она может нравиться Пушкину? Праздность, как и деятельность, бывает разная. Томительное безделье Онегина не имеет ничего общего с праздностью, знакомой Пушкину, - когда одинокие прогулки или часы, проведенные в сумерках у камина, наполнены мыслями, работой воображения, ума и сердца.

Когда душа человека пуста, ему тоскливо и скучно наедине с самим собой. Спасает от тоски только душевная заполненность, богатство внутренней жизни - в нее входит и наслаждение природой, и «роскошь человеческого общения» (так говорил Экзюпери), и просто умение думать.

Но жизнь яркого, думающего, значительного человека тоже не состоит из одного блаженства. Пушкин не хуже своего героя знал приступы грусти, отчаяния, тоски. Но он умел преодолеть их, победить:

Прошла любовь, явилась муза,

И прояснился темный ум.

Свободен, вновь ищу союза

Волшебных звуков, чувств и дум;

Пишу, и сердце не тоскует,

Перо, забывшись, не рисует,

Близ неоконченных стихов,

Ни женских ножек, ни голов;

Погасший пепел уж не вспыхнет,

Я все грущу, но слез уж нет,

И скоро, скоро бури след

В душе моей совсем утихнет;

Тогда-то я начну писать

Поэму песен в двадцать пять.

Есть у человека выход из любого, самого трагического положения. Всегда остается с нами природа, всегда остаются друзья, остается наш труд - если мы научили себя находить в нем радость. Но Онегину «труд упорный... тошен», он не умеет того, что умеет и может Пушкин: «задорный цех» поэтов - не для него, и дело не только в том, что у Пушкина есть талант, а у Онегина - нету. Ведь Онегин даже книги читать не способен:

Отрядом книг уставив полку,

Читал, читал, - а все без толку;

Там скука, там обман иль бред;

В том совести, в том смысла нет...

В Онегине живы ум, совесть, мечтания, но нет у него способности действовать, быть активным, трудиться, верить людям - той способности, которой, наперекор своему веку, обладали Пушкин и его друзья.

Дочитав первую главу до конца, мы обнаруживаем, что так еще и не знаем, что же такое Онегин как личность и сущность. Мы узнали лишь жизненную позицию, типовую и безличную.

Вместе с тем от нас не может укрыться, что автор относится к герою не так, как, казалось бы, заслуживает это странное существо, живущее бессмысленно и, в общем, бездарно. Более того. Как говорят на театре, «короля играет окружение». «Пушкин «играет» в Онегине нечто очень значительное. Не показывая этого значительного, не имея возможности показать его, он создает герою «королевское окружение», относится к нему (при всей, достаточно частой, иронии по его адресу) как к некой крупной величине; мало того - говорит о своей привязанности к нему». Почему?

Ответ, конечно, вовсе не в известных характеристиках: «Мне нравились его черты, мечтам невольная преданность, неподражательная странность и резкий, охлажденный ум». Это только названные автором особенности, которые «нравились». Ответ в соседних словах:

Как он, отстав от суеты,

С ним подружился я в то время...

«В то время» - значит тогда, когда Онегиным овладела «русская хандра», «Недуг, которого причину давно бы отыскать пора».

Этот «недуг», по-видимому, и есть свидетельство человеческой значительности героя. Судя по всей первой главе, «причину» автор «отыскал»: Онегин больше той жизни, которой он живет, и выше того отношения к жизни, которое им усвоено - отсюда его болезнь. Болезнь - это борьба жизни со смертью. Онегин болен потому, что он живой и полный сил человек, что где-то глубоко внутри он еще недостаточно поврежден духовно, что посреди смертоносного образа жизни и понимания жизни, или, как выражается автор, «средь пиров», был «неосторожен и здоров». Хандра Онегина - это страдание и мука не совсем еще умерщвленного в нем «внутреннего человека», его «здоровых» начал.

Может быть, именно из-за мечтам невольной преданности Онегин «застрелиться, слава Богу, попробовать не захотел». Он все-таки надеялся, что есть какая-то другая жизнь, пусть недоступная ему, но она есть. Эту веру, эту надежду и ценит в нем Пушкин, а к разочарованности своего героя поэт относится сочувственно, но в то же время с иронией.

Кто жил и мыслил, тот не может

В душе не презирать людей;

Кто чувствовал, того тревожит

Призрак невозвратимых дней;

Тому уж нет очарований,

Того змия воспоминаний,

Того раскаянье грызет.

Все это часто придает

Большую прелесть разговору...

На первый взгляд кажется, что сам Пушкин «не может в душе не презирать людей». Но следующие строки все объясняют. Вся первая половина строфы - это слова Онегина, привычные, уже стершиеся, много раз им повторявшиеся. И Пушкин тонко и мудро иронизирует над этими фразами Онегина: «Все это часто придает большую прелесть разговору». Все эти мрачные речи Онегина несерьезны для Пушкина. Он знает другое: и люди бывают разные, и очарования в жизни есть всегда.

«С душою, полной сожалений» стоит герой на набережной Невы, уносясь «мечтой к началу жизни молодой» - к тем «виденьям первоначальных, чистых дней», о которых автор «Онегина» пишет в стихотворении «Возрождение». Герой тоже тоскует о каком-то возрождении, о какой-то свободе: ведь метафора его жизни, данная тут же, - «тюрьма», а сам он - «колодник сонный».

Эти «сожаления», это страдание, эта мука и есть, по-видимому, то, за что автор любит героя, что дает автору надежду. Онегин близок ему своим ощущением - пусть неосознанным и смутным - высокого, но попранного человеческого назначения.

Итак, Онегин волей судьбы оказался в деревне. «Два дня ему казались новы», а затем он опять впал в тоску. «В свою деревню в ту же пору помещик новый прискакал... по имени Владимир Ленский»:

С душою прямо геттингенской,

Красавец, в полном цвете лет,

Поклонник Канта и поэт.

Он из Германии туманной

Привез учености плоды:

Вольнолюбивые мечты,

Дух пылкий и довольно странный...

Онегин и Ленский подружились. Хотя это кажется странным - они ведь такие разные: «Волна и камень, стихи и проза, лед и пламень». Подружились они «от делать нечего», потому, что все остальные совсем уж не подходили для дружбы, потому что каждый скучал в своей деревне, не имея никаких серьезных занятий, никакого настоящего дела, потому что жизнь обоих, в сущности, ничем не была заполнена.

Так люди (первый каюсь я)

От делать нечего друзья.

Это «первый каюсь я» - характерно для Пушкина. Да, и в его жизни были такие дружеские отношения - от делать нечего - в которых пришлось потом горько каяться (с Федором Толстым - «Американцем»). За тремя словами, стоящими в скобках, скрыто большое мужество, хотя сказаны эти слова шутливо. Для Пушкина дружба - не только одна из главных радостей в жизни, но долг и обязанность. И он с горечью размышляет:

Но дружбы нет и той меж нами.

Все предрассудки истребя,

Мы почитаем всех нулями,

А единицами себя.

Мы все глядим в Наполеоны;

Двуногих тварей миллионы

Для нас орудие одно:

Нам чувство дико и смешно.

Кто же это - «мы»? Онегин, Ленский, Пушкин, все люди вообще? Мировая слава, завоеванная в короткий срок безвестным корсиканцем Бонапарте, фантастический путь от капрала до императора - все это вскружило головы многим молодым людям того времени - и во Франции, и в России. Наполеон привлекал людей не только своим головокружительным успехом. В нем видели личность, сумевшую доказать всему миру свою силу и величие. Из зарубежной литературы достаточно вспомнить героя романа Стендаля «Красное и черное» Жюльена Сореля, который мечтал вслед за Наполеоном пройти столь же блестящий путь. В русской литературе это: Андрей Болконский в романе Л. Н. Толстого «Война и мир», ждущий «своего Тулона», и, конечно, Родион Раскольников в романе Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание». Он, оправдывая свой поступок, размышлял о Наполеоне. Ему же простила история множество погибших на войне во имя великих целей, которые он перед собой ставил.

Пушкин не разделял такой философии: «цель оправдывает средства». Его лицейский профессор на лекциях говорил: «Человек имеет право на все деяния и состояния, при которых свобода других людей по общему закону разума сохранена быть может... Не употребляй других людей как средство для своих целей...».

Человеку свойственно чувство своего превосходства над окружающими. Но Пушкин рано научился преодолевать в себе это чувство. Когда он говорит:

Мы почитаем всех нулями,

А единицами - себя...,

«мы» означает у него то поколение, к которому он принадлежал, то поколение, достоинства и недостатки которого воплотились в Онегине. Но Онегин все-таки не был «полноценным» представителем своего поколения. Ю.М. Лотман пишет в своих комментариях к роману: «Мы», от лица которого написана строфа, вносит голос этого поколения романтических эгоистов. Из него исключены автор, отделенный от тех, кто почитает «всех нулями», ироническим тоном, и Онегин, который «вчуже чувство уважал» и был «сноснее многих». ...Здесь, несмотря на некоторое фиктивное «мы», автор, и в определенной мере Онегин, находятся вне очерченного в строфе мира эгоизма».

Незадолго до смерти Пушкин писал: «Цель художества - есть идеал». Наряду со «странным спутником» поэта - холодным, озлобленным, пресыщенным, скучающим Онегиным, в романе предстает пред нами «верный», «милый идеал» поэта - чудесный в своей утренней свежести, полноте нерастраченных сил, подлинно крылатый и вместе правдивый и реальный образ, крепко связанный с родной народной почвой, - образ Татьяны.

Образ Татьяны, созданный Пушкиным в «Евгении Онегине», имеет не меньшее значение, чем образ Онегина. Пушкин показывает тип простой, казалось бы обыкновенной русской девушки, провинциальной «барышни», лишенной по внешности каких бы то ни было романтических, необычных, из ряда вон выходящих черт, но в то же время удивительно привлекательной и поэтичной.

Пушкин все время подчеркивает отсутствие в Татьяне черт, которыми постоянно одаряли своих героинь авторы классических, сентиментальных и романтических произведений: поэтическое имя, необычайная красота... Пушкин, наоборот, сразу сообщает нам, что Татьяна вовсе не красавица. Красавица в романе есть, это - Ольга. О Татьяне Пушкин прямо говорит:

Ни красотой сестры своей,

Ни свежестью ее румяной

Не привлекла б она очей.

Это же и подчеркивается в последней главе, где мы видим Татьяну уже Петербургской знатной дамой, «равнодушною княгиней, неприступною богиней роскошной, царственной Невы», «законодательницей зал». Пушкин не забывает напомнить:

Никто б не мог ее прекрасной

Назвать...

И в то же время она, сидя за столом рядом с «блестящей Ниною Воронскою», знаменитой петербургской красавицей, ничем не уступала ей, «беспечной прелестью мила». Эта прелесть была не в ее внешней красоте, а в ее внутреннем благородстве, уме, простоте, богатстве душевного содержания.

Рисуя в романе этот пленительный образ простой русской девушки, не очень красивой, с деревенским именем, Пушкин и в характеристике ее душевного склада, и в изображении ее поведения нисколько не прикрашивает, не идеализирует ее, хотя и заявляет не раз о своей глубокой симпатии к этой девушке:

Татьяна, милая Татьяна!

С тобой теперь я слезы лью,

Ты в руки модного тирана

Уж отдала судьбу свою.

Погибнешь, милая; но прежде

Ты в ослепительной надежде

Блаженство темное зовешь...

Простите мне: я так люблю

Татьяну милую мою!

На протяжении этих строк Пушкин три раза называет Татьяну «милой», да и вообще это слово постоянно сопутствует Татьяне. «Волшебный яд желаний», «искуситель роковой», «недвижны очи», «мгновенное пламя» - все эти слова Пушкин употребляет всерьез; потому что любит Татьяна всерьез, а других слов она не знает.

Он сравнивает искреннюю, бесхитростную Татьяну с девушками и женщинами света:

Внушать любовь для них беда,

Пугать людей для них отрада...

Они, суровым поведеньем

Пугая робкую любовь,

Ее привлечь умели вновь...

Кокетка судит хладнокровно...

Говорит она: отложим -

Любви мы цену тем умножим,

Вернее в сети заведем...

Для Пушкина неестественность, лицемерие, фальшь - страшное зло! И в жене своей Пушкин больше всего ценил ее «милый, простой тон». В 1833 году он писал ей: «Ты знаешь, как я не люблю все, что пахнет московской барышней».

Потому и защищает Пушкин Татьяну, что «в милой простоте она не ведает обмана и верит избранной мечте». Она «любит без искусства», «доверчива», «от небес одарена воображением мятежным, умом и волею живой, и своенравной головой, и сердцем пламенным и нежным». Главное же для Пушкина - «милая простота» Татьяны. Те самые условности света, которые заставят Онегина выстрелить в Ленского, не имеют для Татьяны значения. Она полюбила - и знает, что полюбила навсегда.

Онегин, «получив посланье Тани», «живо тронут был». «Но обмануть он не хотел доверчивость души невинной». Он читает ей «проповедь», говорит о том, что, как бы он ее ни любил, семейного счастья у них быть не может. Онегин уверен в этом - он слишком много видел подобных примеров в свете:

Что может быть на свете хуже

Семьи, где бедная жена

Грустит о недостойном муже

И днем и вечером одна; и т.д.

Но, ненавидя и презирая свет, он тем не менее заражен его взглядами, он мерит себя светскими мерками. Главная трагедия Онегина в том, что он не может и не хочет обновлять души своей.

Не веря в возможность любви, он отказывается от нее. И это благородно, как и говорит нам об этом Пушкин:

Вы согласитесь, мой читатель,

Что очень мило поступил

С печальной Таней наш приятель;

Не в первый раз он тут явил

Души прямое благородство...

Но в том-то и трагизм этого мучительного для обоих разговора, что к беде поведет не неопытность Татьяны, а опытность Онегина! Думая, что оберегает Татьяну, Онегин сам, своими руками, убивает свое будущее счастье, как убил восемь лет жизни, свои мечты, свои искренние чувства...

Почти до конца шестой главы романа все действия Онегина, его речи, его мысли, характеристики, даваемые ему автором, рисуют нам один и тот же неизменяющийся образ умного человека, резкого на язык, озлобленного на всех эгоиста, разочарованного во всем, скучающего и неспособного уже ни к каким сильным чувствам и переживаниям.

Первый удар его привычному эгоистическому и пассивному невниманию ко всему окружающему наносит убийство им на дуэли его молодого друга, Ленского. Случайная ссора - только повод для дуэли, а причина ее, причина гибели Ленского, гораздо глубже: Ленский с его наивным, розовым миром не может выдержать столкновения с жизнью. Онегин, в свою очередь, не в силах противостоять общепринятой морали. Кто может помешать дуэли? Кому есть дело до нее? Все равнодушны, все заняты собой. Одна Татьяна страдает, предчувствуя беду, но и ей не дано угадать все размеры предстоящего несчастья, она только томится, тревожит ее ревнивая тоска, как будто хладная рука ей сердце жмет, как будто бездна под ней чернеет и шумит.

В ссору Онегина и Ленского вступает сила, которую уже нельзя повернуть вспять, - сила «общественного мнения». Носитель этой силы ненавистен Пушкину больше, чем Пустяков, Гвоздин, даже Флянов. А Ленский именно Зарецкому поручает отвезти Онегину «приятный, благородный, короткий вызов, иль картель». Поэтический Ленский все принимает на веру, искренне убежден в благородстве Зарецкого, считает его «злую храбрость» мужеством, умение «расчетливо повздорить» - благородством... Вот эта слепая вера в совершенство мира и людей губит Ленского.

Но Онегин! Он-то знает жизнь, он отлично все понимает. Сам говорит себе, что он

Был должен оказать себя

Не мячиком предрассуждений,

Не пылким мальчиком, бойцом,

Но мужем с честью и с умом.

Пушкин подбирает глаголы, очень полно рисующие состояние Онегина: «обвинял себя», «был должен», «он мог бы», «он должен был обезоружить младое сердце...». Но почему все эти глаголы стоят в прошедшем времени? Ведь еще можно поехать к Ленскому, объясниться, забыть вражду - еще не поздно... нет, поздно! Вот мысли Онегина:

«...в это дело

Вмешался старый дуэлист;

Он зол, он сплетник, он речист...

Конечно, быть должно презренье

Ценой его забавных слов,

Но шепот, хохотня глупцов...».

Так думает Онегин. А Пушкин объясняет с болью и ненавистью:

И вот общественное мненье!

Пружина чести, наш кумир!

И вот на чем вертится мир!

Пушкин не любит нагромождения восклицательных знаков. Но здесь он венчает ими подряд три строки: вся его мука, все негодование - в этих трех восклицательных знаках подряд. Вот что руководит людьми: шепот, хохотня глупцов - от этого зависит жизнь человека!

«Наедине с своей душой» Онегин понимал, что был не прав, небрежно подшутив над «любовью робкой, нежной», что должен был он «оказать себя не мячиком предрассуждений, не пылким мальчиком, бойцом, но мужем с честью и с умом». Но в том-то и беда, что умение остаться наедине со своей совестью, «на тайный суд себя призвав», и поступить так, как велит совесть, - это редкое уменье. Для него нужно мужество, которого нет у Евгения. У него нет нужных нравственных сил, чтобы противостоять этому миру, - он сдается.

На дуэли Онегин нарушает всякие правила приличия, взяв в секунданты лакея. «Зарецкий губу закусил», услышав «представление» Онегина, - и Евгений вполне этим удовлетворен. На такое маленькое нарушение законов света у него хватает мужества.

В описании подготовки к дуэли Пушкин страшно играет на словах «враг» и «друг». В самом деле, что они теперь, Онегин и Ленский? Уже враги или еще друзья? Они и сами этого не знают.

Враги стоят, потупя взор.

Враги! Давно ли друг от друга

Их жажда крови отвела?

Давно ль они часы досуга,

Трапезу, мысли и дела

Делили дружно? Ныне злобно,

Врагам наследственным подобно,

Как в страшном, непонятном сне,

Они друг другу в тишине

Готовят гибель хладнокровно...

Не засмеяться ль им, пока

Не обагрилась их рука,

Не разойтиться ль полюбовно?..

Но дико светская вражда

Боится ложного стыда.

Но ведь Пушкин сам стрелялся с Дантесом! Если он понимал бессмысленность дуэли, почему сам прибегнул к ней? Дело в том, что причины дуэли в этих двух случаях разные. Дантес действительно враг Пушкина, он оскорбил жену поэта, а Пушкин - рыцарь, благородная и мужественная личность - не мог примириться с оскорблением. Тут не было никакого ложного стыда, а была оскорбленная честь. В дуэли же Ленского и Онегина все нелепо, противники до последней минуты не испытывают друг к другу настоящей вражды: «Не засмеяться ль им, пока не обагрилась их рука?» Быть может, нашел бы Онегин в себе силы засмеяться, протянуть другу руку, переступить через ложный стыд - все повернулось бы иначе. Но Онегин этого не делает, и происходит трагедия.

Начиная с первой главы пронизывающая ее тема смерти в дальнейшем сопровождает героя в самых разнообразных преломлениях и поворотах. То, что сказано о мертвом Ленском, - «А может быть и то: поэта обыкновенный ждал удел... пил, ел, скучал, хирел...» - все это можно отнести к живому Онегину. У него «обыкновенный удел» - пить, есть, скучать, хиреть в хандре, ждать смерти - и самому сеять смерть. Ведь это не безобидный онегинский дядя, это - кипящая «в действии пустом» и склонная выплескиваться через край «великая праздная сила» (говоря словами Достоевского).

Кажется, что горюя о Ленском, жалея его, Пушкин в шестой главе еще больше жалеет Онегина.

Приятно дерзкой эпиграммой

Взбесить оплошного врага;

Приятно зреть, как он, упрямо

Склонив бодливые рога,

Невольно в зеркало глядится

И узнавать себя стыдится...

Но отослать его к отцам

Едва ль приятно будет вам.

Что ж, если вашим пистолетом

Сражен приятель молодой...?

Так Пушкин возвращается к словам-антонимам: враг - друг, приятель. Так он разрешает проблему, волнующую людей всегда: имеет ли человек право лишить другого человека жизни? Достойно ли это - испытывать удовлетворение от убийства, даже если убит враг?

Разумеется, Пушкин говорит здесь не об убийстве врага во время войны. Его волнует другое: личная вражда.

Пушкин, стреляясь с Дантесом, был ранен, но нашел в себе силы встать. Он подозвал Дантеса к барьеру и выстрелил. Увидев, что противник упал, он подбросил пистолет вверх и крикнул: «браво!». Но после выстрела сказал: «Странно; я думал, что мне доставит удовольствие его убить, но я чувствую теперь, что нет». И перед смертью его словами были: «Мир, мир»...

Поставить врага в унизительное положение - да, это приятно. Но убить его, взять на себя единоличную ответственность за лишение человека жизни - нет! Даже если он твой враг - нет! А если друг?

Онегин получил суровый, страшный, хотя и необходимый урок. Перед ним - труп друга. Вот теперь окончательно ясно, что они были не врагами, а друзьями. Пушкин не только сам понимает мученья Онегина, но и читателя заставляет понять их:

Скажите: вашею душой

Какое чувство овладеет,

Когда недвижим, на земле

Пред вами, с смертью на челе,

Он постепенно костенеет,

Когда он глух и молчалив

На ваш отчаянный призыв?

Только теперь Онегин вдруг понимает, что он наделал, к чему привела его невнимательность к людям, забота только о своем собственном спокойствии:

Мгновенным холодом облит,

Онегин к юноше спешит,

Глядит, зовет его... напрасно:

Его уж нет. Младой певец

Нашел безвременный конец!

Здесь уже Онегин не тот высокомерный, стоящий выше всех жизненных впечатлений, иногда только недовольный сам собой, холодный эгоист. Он приходит в ужас от своего бессмысленного преступления:

В тоске сердечных угрызений,

Рукою стиснув пистолет,

Глядит на Ленского Евгений.

Убит... Сим страшным восклицаньем

Сражен, Онегин с содроганьем

Отходит и людей зовет.

Убийство Ленского перевернуло всю жизнь Онегина. Он только о нем и думает. Он не в состоянии оставаться дольше жить в тех местах, где все напоминало ему о его страшном преступлении, «где окровавленная тень ему являлась каждый день».

Ну, а что Татьяна? У Татьяны - и слезы, и горе, и неизвестность. Боль и тоска по Онегину еще осложняются и тем, что «она должна в нем ненавидеть убийцу брата своего»...

Летним вечером, бродя по окрестным лесам, Татьяна случайно заходит в поместье Онегина. Какая проза, казалось бы, окружает влюбленную девушку в этот возвышенный момент ее жизни:

К ней, лая, кинулись собаки.

На крик испуганный ея

Ребят дворовая семья

Сбежалась шумно. Не без драки

Мальчишки отогнали псов...

Но для Татьяны - а за ней и для Пушкина, за ним и для читателя - все, что связано с Онегиным, окружено поэзией. Она на всю жизнь запомнит этот вечер: и собак, и мальчишек, и жука, и рыбачий костер... Прекрасное вокруг нас; прекрасны не вымыслы, мечты романтиков, а сама жизнь «со всем холодом, со всею прозою...» Такую именно жизнь, по словам Белинского, Пушкин описал в своем романе. И в этой будничной, простой жизни нашел красоту...

Влюбленной Татьяне, попавшей в дом Онегина, «все здесь кажется бесценным», все возрождает воспоминания. Она предалась чтению, «и ей открылся мир иной». Она увидела отразившегося в романах современного человека

С его безнравственной душой,

Себялюбивой и сухой,

Мечтанью преданной безмерно,

С его озлобленным умом,

Кипящим в действии пустом.

Она, наконец, узнала, что помимо страданий любви существуют еще и страдания иные, которых она раньше не знала. Она начинает понимать «теперь яснее... того, по ком она вздыхать осуждена судьбою властной...». «Что ж он?» - задается Татьяна вопросом, пытается подобрать «слово», определяющее, характеризующее Онегина.

И тут примечательны две строчки в начале XXV строфы, которые Пушкин пишет от себя (маленькое лирическое отступление):

Ужель загадку разрешила?

Ужели слово найдено?

Этими несколько ироничными вопросами Пушкин хочет показать Татьяне, а через нее и всем читателям, что человека (любого человека) нельзя подвести под какую бы то ни было систему. Каждый человек индивидуален, и нельзя подобрать такое слово, которое бы полностью его охарактеризовало. И Пушкин до конца не понял, не подобрал «слово» для своего героя. Он и для него остается в некоторой степени неразгаданным, непонятым, «спутником странным» (глава VIII, строфа L)...

Оставим Татьяну, простую уездную барышню, здесь, в кабинете Онегина и перенесемся на бал, куда Онегин попал, «дожив без цели и трудов до двадцати шести годов» и возвратившись после трех лет странствий.

Но вот толпа заколебалась,

По зале шепот пробежал...

К хозяйке дама приближалась,

За нею важный генерал.

Пушкин любит Татьяну, и, пожалуй, нигде это так не чувствуется, как здесь, в восьмой главе. Именно такой описывает он ее, какой, вероятно, хотел бы видеть свою жену:

Она была нетороплива,

Не холодна, не говорлива,

Без взора наглого для всех,

Без притязаний на успех,

Без этих маленьких ужимок,

Без подражательных затей...

Все тихо, просто было в ней...

Здесь, как и во второй главе, Пушкин описывает, какой не была Татьяна, без чего обходилась: не тороплива, не холодна, не говорлива... Четыре строки подряд начинаются предлогом «без»... Татьяна выделяется в большом свете своей простотой, естественностью.

Поэт Катенин писал Пушкину, что переход Татьяны, уездной барышни, к Татьяне, знатной даме, оказался неожиданным. И Пушкин согласился с ним. В этом описании - та самая Татьяна, которую мы узнали и полюбили еще в третьей главе, которую уже тогда любил Пушкин и не сумел полюбить Онегин. Ведь и тогда была она «не холодна, не говорлива», «без притязаний на успех», уже тогда «все тихо, просто было в ней».

Изменилась Татьяна только внешне или внутренне тоже? Почему Онегин, не полюбивший Татьяну в деревне, теперь охвачен такой всепоглощающей страстью? На все эти вопросы Пушкин не дает однозначного, окончательного ответа, предоставляет читателю додумывать самому...

На вечере у Татьяны собирается «цвет столицы». Пушкин старается быть объективным: в гостиной княгини «легкий вздор сверкал без глупого жеманства», тут можно было даже услышать «разумный толк без пошлых тем», а к мужу Татьяны Пушкин относится с явной симпатией.

А Онегин «вечер целый Татьяной занят был одной». Пушкин признает, что Евгений думал о равнодушной княгине, а не о «девочке несмелой». И все-таки Татьяна привлекла его не пышным положением, а той душевной силой, которую Онегин увидел и почувствовал в ней.

Сердце Евгения, закрытое для творчества, для любви, для тоски по делу, равнодушное сердце разочарованного денди, переполнилось новыми чувствами. Он возродился к жизни, а возродившись, полюбил ту самую женщину, которую не умел любить прежде, которая суждена ему судьбой.

Сомненья нет: увы! Евгений

В Татьяну как дитя влюблен;

В тоске любовных помышлений

И день и ночь проводит он.

В письме Татьяны к Онегину Пушкин точно и тонко передал смятение, тоску, надежду влюбленной девушки. Но ему самому была ближе и понятней зрелая страсть Онегина. Он писал восьмую главу тридцатилетним, он испытывал ту же опасную, трагическую и непреодолимую любовь зрелого человека, что и его герой.

Нигде так глубоко, так полно не раскрывается характер человека, как в любви: насколько же возвышенная любовь юной, неопытной Татьяны не похожа на возвышенную же любовь зрелого Онегина!

Случайно вас когда-то встретя,

В вас искру нежности заметя,

Я ей поверить не посмел...

Какая же тут «искра нежности», если Татьяна не скрывала от него своей любви, огромного чувства, которому он не хотел поверить... Вот где прорывается правда:

Свою постылую свободу

Я потерять не захотел...

Я думал: вольность и покой

Замена счастью. Боже мой!

Как я ошибся, как наказан!

Через несколько лет, в 1834 году, Пушкин, уже женатый, снова придет к убеждению, что «на свете счастья нет, но есть покой и воля». Теперь же, в 1830 году, и он, и его герой стремятся к бурям, надеются на их освежающую силу.

«В воздухе нагретом уж разрешалася зима». Онегин «не сделался поэтом, не умер, не сошел с ума. Весна живит его». И вот мы вместе с ним «несемся вдоль Невы на санях», любуемся северной весной, невскими льдами, снегом.

Куда по нем свой быстрый бег

Стремит Онегин? Вы заране

Уж угадали; точно так:

Примчался к ней, к своей Татьяне,

Мой неисправленный чудак.

Здесь - впервые за все время - Пушкин не только признает любовь Онегина, но и отступает перед этой любовью. До сих пор он, Пушкин, автор, любил Татьяну больше всех. Он один имел право говорить о ней нежно: «голубушка», называть ее своей: «моей милой Татьяне все равно», «письмо красавицы моей», «я так люблю Татьяну милую мою»... Теперь, когда Онегин полюбил по-настоящему, Пушкин называет Татьяну «его Татьяной».

Поэт, друг своих героев, всей душой желает им счастья. Но счастье невозможно. Татьяна твердо держится нравственного закона, не позволяющего изменять мужу. Свет не испортил, не искалечил Татьяну, душа ее осталась прежней. Если Онегин изменился внутренне, то Татьяна - только внешне. Она повзрослела, стала сдержанней, спокойней, научилась оберегать свою душу от чужого взгляда. И эта внешняя сдержанность при том же внутреннем богатстве, той же красоте душевной, которой она обладала в юности, еще больше привлекает к ней Онегина. Встретив Татьяну в свете, он оценил не только глубину, но и силу ее души.

Раньше счастье не было возможно, потому что Онегин не умел любить. Счастье возможно только теперь, с обновленным Онегиным, но... поздно. Чистый и цельный человек, Татьяна не может и не хочет обманывать мужа, которого она уважает. Уйти от него к Онегину - значило бы разрушить и свою жизнь (свет не простил бы такого поступка) и, главное, жизнь другого человека, любящего ее. Татьяна не считает себя вправе жертвовать счастьем мужа ради своего счастья.

Татьяне остается страдать. Прежний Евгений, равнодушный и эгоистичный, не понял бы ее мучений. Теперь он понимает все - ни продолжать преследовать княгиню, ни отказаться от нее совсем Онегин не в состоянии. В такую «минуту, злую для него», Пушкин и оставляет своего героя.

Пушкин остановился там, где роман сам собой чудесно заканчивается и развязывается.

Стоит также упомянуть о главе, в которой рассказывается о путешествии Онегина по России, в которое он отправился, «убив на поединке друга». «Путешествие Онегина» вызывает ассоциации с «Паломничеством Чайльд-Гарольда». Интерес Пушкина к этому произведению не затухал, и еще в середине 1830-х гг. он пытался переводить его текст. Рассказ об онегинском путешествии отличается сжатостью, исключительной сдержанностью тона, освобожденного от каких-либо авторских отступлений до строфы 16, то есть до прибытия Онегина в Крым. Вероятно, это объясняется тем, что маршрут Онегина пролегал между Москвой и Кавказом, в местах, лично Пушкину в это время не известных и ни с чем для него не связанных. Пушкин «повез» Онегина по местам, вызывающим у него исторические, а не личные воспоминания. Этим, вероятно и раскрывается общий замысел «Путешествия»: сопоставление героического прошлого России и ее жалкого настоящего.

«Онегин» писан был в продолжение восьми с половиной лет, - и потому сам поэт рос вместе с ним, и каждая новая глава поэмы была интереснее и зрелее. Отступления, делаемые поэтом от рассказа, обращения его к самому себе исполнены необыкновенной грации, задушевности, чувства, ума, остроты; личность поэта в них является такою любящей, такою гуманной. В своей поэме он умел коснуться так многого, намекнуть о столь многом, что принадлежит исключительно к миру русской природы, к миру русского общества! «Онегина» можно назвать энциклопедией русской жизни и в высшей степени народным произведением. Удивительно ли, что эта поэма была принята с таким восторгом публикой и имела такое огромное влияние и на современную ей, и на последующую русскую литературу? А ее влияние на нравы общества? Она была актом сознания для русского общества, почти первым, но зато каким великим шагом вперед для него!.. Этот шаг был богатырским размахом, и после него стояние на одном месте сделалось уже невозможным... Пусть идет время и приводит с собою новые потребности, новые идеи, пусть растет русское общество и обгоняет «Онегина»: как бы далеко оно не ушло, оно всегда будет любить эту поэму, всегда будет останавливать на ней исполненный любви и благодарности взор...».

Библиография

1. В.С. Непомнящий. Поэзия и судьба. М., 1987.
2. Н.А. Бродский. Евгений Онегин - роман А.С. Пушкина. М., 1957.
3. В.Г. Белинский. Сочинения Александра Пушкина. М., 1984.
4. Н.Г. Долинина. Прочитаем Онегина вместе. Л., 1985.
5. А.С. Пушкин. Евгений Онегин. Комментарий Ю. М. Лотмана. М., 1991.
6. А.С. Пушкин. Евгений Онегин. Вступительная статья, примечания С. Бонди. М., 1963.
7. Е.А. Маймин. Пушкин. Жизнь и творчество. М., 1982.