Ранние произведения оригинальной древнерусской агиографии. Национальное своеобразие агиографической литературы киевской руси. Жития святых, отличные от мартирологов

АГИОГРАФИЯ

Открытая православная энциклопедия "ДРЕВО".

Агиография (от гр. άγιος “святой“ и γράφω “пишу“), научная дисциплина, занимающаяся изучением житий святых, богословскими и историко-церковными аспектами святости.

Подходы к изучению житий святых

Жития святых могут изучаться с историко-богословской, исторической, социально-культурной и литературной точек зрения.

С историко-богословской точки зрения жития святых изучаются как источник для реконструкции богословских воззрений эпохи создания жития, его автора и редакторов, их представлений о святости, спасении, обожении и т.д.

В историческом плане жития при соответствующей историко-филологической критике выступают как первоклассный источник по истории церкви, равно как и по гражданской истории.

В социально-культурном аспекте жития дают возможность реконструировать характер духовности, социальные параметры религиозной жизни (в частности, и так наз. народную религиозность), религиозно-культурные представления общества.

Жития, наконец, составляют едва ли не самую обширную часть христианской литературы, со своими закономерностями развития, эволюцией структурных и содержательных параметров и т.д., и в этом плане являются предметом литературно-филологического рассмотрения.

Особенности литературно-филологического подхода к житиям святых

Литературно-филологическое изучение житий выступает как основа всех прочих типов исследований. Жития пишутся по определенным литературным канонам, меняющимся во времени и различным для разных христианских традиций. Любая интерпретация житийного материала требует предварительного рассмотрения того, что относится к сфере литературного этикета. Это предполагает изучение литературной истории житий, их жанров, установление типичных схем их построения, стандартных мотивов и приемов изображения и т.д. Так, например, в таком агиографическом жанре, как похвала святому, соединяющем в себе характеристики жития и проповеди, выделяется достаточно четкая композиционная структура (введение, основная часть и эпилог) и тематическая схема основной части (происхождение святого, рождение и воспитание, деяния и чудеса, праведная кончина, сравнение с другими подвижниками); эти характеристики восходят к позднеантичному энкомиуму, и их разная реализация в процессе развития житийной литературы дает существенный материал как для историко-литературных, так и для историко-культурных выводов.

Агиографической литературе свойственны многочисленные стандартные мотивы, такие, например, как рождение святого от благочестивых родителей, равнодушие к детским играм и т.п. Подобные мотивы выделяются в агиографических произведениях разных типов и разных эпох. Так, в актах мучеников, начиная с древнейших образцов этого жанра, приводится обычно молитва мученика перед кончиной и рассказывается о видении Христа или Царствия Небесного, открывающегося подвижнику во время его страданий. Эти стандартные мотивы обусловлены не только ориентацией одних произведений на другие, но и христоцентричностью самого феномена мученичества: мученик повторяет победу Христа над смертью, свидетельствует о Христе и, становясь “другом Божиим”, входит в Царство Христово. Эта богословская канва мученичества естественно отражается и в структурных характеристиках мученических актов.

Отличия восточной и западной традиций описания жития святых

В принципе, житие святого - это не столько описание его жизни (биография), сколько описание его пути к спасению, типа его святости. Поэтому набор стандартных мотивов отражает прежде всего не литературные приемы построения биографии, а динамику спасения, того пути в Царствие Небесное, который проложен данным святым. Житие абстрагирует эту схему спасения, и поэтому само описание жизни делается обобщенно-типическим. Сам способ описания пути к спасению может быть различным, и как раз в выборе этого способа более всего различаются восточная и западная агиографические традиции. Западные жития обычно написаны в динамической перспективе, автор как бы прослеживает из своей позиции, из земного бытия, по какой дороге прошел святой от этого земного бытия к Царствию Небесному. Для восточной традиции более характерна обратная перспектива, перспектива святого, уже достигшего Небесного Царства и от вышних озирающего свой путь к нему. Эта перспектива способствует развитию витийственного, украшенного стиля житий, в которых риторическая насыщенность призвана соответствовать неумопостигаемой высоте взгляда из Царствия Небесного (таковы, например, жития Симеона Метафраста, а в русской традиции - Пахомия Серба и Епифания Премудрого). При этом особенности западной и восточной агиографической традиции очевидным образом соотносятся с характерными чертами западной и восточной иконографии святых: сюжетности западной иконографии, раскрывающей путь святых к Богу, противопоставлена статичность иконографии византийской, изображающей прежде всего святого в его прославленном, небесном состоянии. Таким образом, характер агиографической литературы непосредственно соотнесен со всей системой религиозных воззрений, различиями религиозно-мистического опыта и т.д. Агиография как дисциплина и изучает весь этот комплекс религиозных, культурных и собственно литературных явлений.

История агиографии

Христианская церковь с первых дней своего существования тщательно собирает сведения о жизни и деятельности ее подвижников и сообщает их в общее назидание. «Жития святых» составляют едва ли не самые обширный отдел христианской литературы. Если не считать апокрифических евангелий и сказаний об апостолах, в которых содержится немало детальных сведений о первых деятелях христианства, то первыми по времени «Жития святых» были сказания о мучениках.

Мартирология первых веков от Р.Х.

Еще св. Климент, еп. римский, во время первых гонений на христианство, поставил в различных округах Рима семь нотариев для ежедневной записи происходившего с христианами в местах казней, а также в темницах и судилищах. Другой епископ Рима, сщмч. Фабиан (236 — 251), поручил это дело семи иподиаконам.

Биограф св. Киприана упоминает о том, что имена мучеников, даже самого простого звания, с древнейших времен записывались церквами, для чествования и памятования. Несмотря на то, что языческое правительство угрожало записывателям смертною казнию, записи продолжались во все время гонений на христианство.

При Домициане и Диоклетиане значительная часть записей погибла в огне, так что когда Евсевий (+ 340) предпринял составление полного собрания сказаний о древних мучениках, то не нашел достаточного для того материала в литературе мученических актов, а должен был делать разыскания в архивах учреждений, производивших суд над мучениками. Сочинение Евсевия о мучениках вообще не сохранилось до нашего времени, но известно другое его сочинение: «Книга о палестинских мучениках». От первых трех веков дошло до нас еще нисколько «посланий» о мученичествах от одной церкви к другой.

После Евсевия сказания о мученичествах собирал св. Маруфа, еп. тагритский (ок. 410 г.), автор «Истории персидских мучеников».

Средневековая мартирология

Монах бенедиктинского м-ря св. Германа близ Парижа, Узуард (ок. 876 г.), составил древнейший на Западе мартиролог («Usuardi martyrologium», изд. в Лувене, 1568, и Антверпене, 1714). Позднейшее, более полное собрание и критическое издание актов мучеников принадлежит бенедиктинцу Рюинарту: «Acta Martyrum sincera et selecta» (Пар. 1689; франц. перев. Drouet-de-Maupertoy).

Мартирология Нового Времени

Из новейших собраний заслуживают внимания:

Zingerle, «Martyrer des Morgenlandes» (Иена 1833)

Адальберт Мюллер, «Allgemeines Martyrologium» (1860).

Русская мартирология

В русской литературе известны следующие труды:

Свящ. В. Гурьев, «Мученики воины» (1876);

Прот. П. Соловьев, «Христианские мученики, пострадавшие на Востоке, по завоевании Константинополя турками» (перев. с новогреческого СПб. 1862);

«Сказания о мучениках христианских, чтимых православною церковию» (Казань, 1865).

Богослужебные мартирологи

Наряду с этими сборникам в более или менее подробных сказаниях о мучениках, начиная с IV в., а может быть и ранее, получили развитие (особенно на Западе) краткие мартирологи для употребления при богослужениях. В основу их положен мартиролог, приписываемый (согласно мнению некоторых - ошибочно) Иерониму .

Из позднейших известны:

Ассемани, «Acta ss. martyrum orientalium et occidentalium» (1748);

Лагранж, «Choix des actes des martyrs d"Orient» (Пар. 1862).

Кроме общих, на Западе существуют еще поместные мартирологи стран или народностей:

африканский мартиролог (Стеф. Мачелли),

бельгийский мартиролог (Молана),

немецкий мартиролог (Валассера),

испанский мартиролог (Салацара),

английский мартиролог (Вильсона),

итальянский мартиролог (Корнелия)

Жития святых, отличные от мартирологов

Более обширна литература «Житий святых» второго рода — преподобных и других. Древнейший сборник таких сказаний — Дорофея, еп. тирского (+ 362), — сказание о 70-ти апостолах. Из других особенно замечательны:

« Жития честных монахов », патриарха александрийского Тимофея (+ 385);

Лавсаик Палладия, («Historia Lausaica, s. paradisus de vitis patrum»;

«Historia Christiana veterum Patrum» 1582, подлинный текст в изд. Рената Лаврентия;

«Opera Maursii», Флоренция, 1746, т. VIII; есть и русский перевод, 1856);

Труды Феодорита Киррского (+ 458) — (в названном изд. Рената) а также в полных собраниях сочинений Феодорита; в русск. переводе — в «Творениях св. Отцов», изд. московской дух. академии и ранее отдельно);

« Лимонарь, сиречь цветник», Иоанна Мосха (Leimwnarion, в «Vitae patrum», Росвейга, Антв. 1628, т. X; рус. изд. — М. 1859).

На Западе главными писателями этого рода в патристический период были:

Руфин Аквилейский («Vitae patrum s. historiae eremiticae»);

Иоанн Кассиан («Collationes patrum in Scythia»);

Григорий), еписк. турский (умер 594), написавший ряд агиографических сочинений («Gloria martyrum», «Gloria confessorum», «Vitae patrum»),

Григорий Двоеслов («Dialogi» — рус. перев. «Собеседование о житии италийских отцов», в «Православном Собеседнике» .

"Нравоучительная агиография"

С IX в. в литературе «Жития святых» появилась новая черта — тенденциозное (нравоучительное, отчасти политически-общественное) направление, украшавшее рассказ о святом вымыслами фантазии. В ряду таких агиографов первое место занимает Симеон Метафраст, сановник византийского двора, живший, по одним, в IX, по другим в Х или XII в. Он издал «Жития святых», составляющие самый распространенный первоисточник для последующих писателей этого рода не только на Востоке, но и на Западе, среди которых находятся Вараджио, архиеп. генуэзский, (+ 1298), составивший Золотую легенду («Legenda aurea sanctorum») и Петр Наталибус, (+ 1382) — автор Святого каталога («Catalogus Sanctorum»).

Последующие издания принимают направление более критическое:

Бонина Момбриция, «Legendarium s. acta sanctorum» (1474);

Алоизия Липпомана, еп. веронского, «Vitae sanctorum» (1551 — 1560);

Лаврентия Сурия, кельнского картезианца, «Vitae sanctorum orientis et occidentis» (1664);

Георгия Вицелла, «Hagiologium s. de sanctis ecclesiae»;

Амвросия Флакка, «Fastorum sanctorum libri ХII»;

Рената Лаврентия де-ля-Барр — «Historia Christiana veterum patrum»;

Ц. Барония, «Annales ecclesiast.»;

Росвейда — «Vitae patrum»;

Радера, «Viridarium sanctorum ex minaeis graecis» (1604).

Деятельность Болланда и его последователей

Наконец, выступает с своею деятельностию знаменитый антверпенский иезуит Болланд; в 1643 г. он издает в Антверпене 1-й том «Acta sanctorum». В продолжение 130 лет болландистами было издано 49 томов, содержащих «Жития святых» с 1 января по 7 октября; к 1780 г. появилось еще два тома.

В 1788 г. институт болландистов был закрыт. Спустя три года, предприятие было снова возобновлено, и в 1794 г. появился еще новый том. При завоевали Бельгии французами, монастырь болландистов был продан, а сами они с своими коллекциями перешли в Вестфалию и после реставрации издали еще шесть томов. Последние работы значительно уступают в достоинстве трудам первых болландистов, как по обширности эрудиции, так и вследствие отсутствия строгой критики. Упомянутый выше «Martyrologium» Мюллера представляет хорошее сокращение издания болландистов и может служить справочною книгою к нему. Полный указатель к этому изданию составил Потаст . Все жития святых, известные с отдельными заглавиями, исчислены у Фабриция в «Bibliotheca Graeca», Гамб. 1705 — 1718; второе издание Гамб. 1798 — 1809).

Иные агиографические работы на Западе Отдельные лица на Западе продолжали издание житий святых одновременно с корпорацией болландистов. Из них заслуживают упоминания:

аббат Коммануэль, «Nouvelles vies de saints pour tous le jours» (1701);

Балье, «Vie des saints» (работа строго критическая),

Арно д"Андили, «Les vies des peres des deserts d"Orient» (1771).

В ряду новейших западных изданий «Житий святых» заслуживает внимания сочин. Штадлера и Гейма, написанное в словарной форме: «Heiligen Lexicon», (1855 ел.).

Агиографические сборники смешанного содержания Много Житий находится в сборниках смешанного содержания, каковы пролога, синаксари, минеи, патерики.

Прологом назыв. книга, содержащая в себе жития святых, вместе с указаниями относительно празднований в честь их. У греков эти сборники называются синаксарями. Самый древний из них — анонимный синаксарь в рукоп. еп. Порфирия (Успенского) 1249 г.; затем следует синаксарь императора Василия — относящийся к Х стол.; текст первой части его издан в 1695 г. Уггелем в VI томе его «Italia sacra»; вторая часть найдена позже болландистами (описание ее см. в «Месяцеслове» архиеп. Сергия, 1, 216).

Другие древнейшие прологи:

Петров — в рукоп. еп. Порфирия содержит в себе памяти святых на все дни года, кроме 2 — 7 и 24 — 27 дней марта;

Клеромонтанский (иначе Сигмунтов) , почти сходный с Петровым, содержат в себе памяти святых за целый год.

Русские прологи — это переделки синаксаря императора Василия, с некоторыми дополнениями .

Минеи суть сборники пространных сказаний о святых в праздниках, расположенных по месяцам. Они бывают служебные и минеи-четии: в первых имеют значение для жизнеописания святых обозначения имен авторов над песнопениями. Минеи рукописные содержат больше сведений о святых, чем печатные . Эти «минеи месячные» или служебные были первыми сборниками «житий святых», сделавшимися известными на Руси при самом принятии ею христианства и введении Богослужения; за ними следуют греческие прологи или синаксари. В домонгольский период в русской церкви существовал уже полный круг миней, прологов и синаксарей.

Патерики

Затем в русской литературе появляются патерики — специальные сборники житий святых. В рукописях известны переводные патерики:

синайский («Лимонарь» Мосха),

азбучный,

скитский (несколько видов; см. опис. ркп. Ундольского и Царского),

египетский (Лавсаик Палладия).

По образцу этих патериков восточных, в России составлен « Киево-Печерский Патерик », начало которому положено Симоном, еп. владимирским, и киево-печерским иноком Поликарпом.

Календари и месяцесловы

Наконец, последний общий источник для житий святых всей церкви составляют календари и месяцесловы. Зачатки календарей относятся к самым первым временам церкви, как видно из биографических сведений о св. Игнатии (+ 107 г.), Поликарпе (+ 167), Киприане (+ 258). Из свидетельства Астерия Амасийского (+ 410) видно, что в IV в. они были настолько полны, что содержали в себе имена на все дни года.

Месяцесловы, при Евангелиях и Апостолах, делятся на три рода: восточного происхождения, древнеитальянские и сицилийские, и славянские. Из последних древнейший — при Остромировом Евангелии (XII в.). За ними следуют месяцесловы: Ассемани, при глаголитском Евангелии, находящемся в Ватиканской б-ке, и Саввин, изд. Срезневским в 1868 г. Сюда же относятся краткие записи о святых при церковных уставах иерусалимском, студийском и константинопольском.

Святцы — те же календари, но подробности рассказа приближаются к синаксарям и существуют отдельно от Евангелий и уставов.

Древнерусские жития святых

Древнерусская литература житий святых собственно русских начинается жизнеописаниями отдельных святых. Образцом, по которому составлялись русские «жития», служили жития греческие типа Метафраста, т. е. имевшие задачей «похвалу» святому, причем недостаток сведений (наприм., о первых годах жизни святых) восполнялся общими местами и риторическими разглагольствованиями. Ряд чудес святого — необходимая составная часть Житий. В рассказе о самой жизни и подвигах святых часто вовсе не видно черт индивидуальности. Исключения из общего характера первоначальных русских «житий» до XV в. составляют, по мнению проф. Голубинского, лишь самые первые по времени жития «св. Бориса и Глеба » и « Феодосия Печерского », составленные преп. Нестором, Жития Леонида Ростовского, которое Ключевский относит ко времени до 1174 г., и Жития, появившиеся в Ростовской области в XII и XIII вв., представляющие безыскусственный простой рассказ, тогда как столь же древние Жития Смоленской области («Житие св. Авраамия» и др.) относятся к византийскому типу жизнеописаний.

В XV в. ряд составителей житий начинает митроп. Киприан, написавший житие митрополита Петра (в новой редакции) и несколько житий русских святых, вошедших в состав его « Степенной книги » (если эта книга действительно им составлена).

С биографиею и деятельностью второго русского агиографа, Пахомия Логофета, подробно знакомит исследование проф. Ключевского: «Древнерусские жития святых, как исторический источник», М., 1871. Он составил житие и службу св. Сергию, житие и службу преп. Никону, житие св. Кирилла Белозерского, слово о перенесении мощей св. Петра и службу ему; ему же, по мнению Ключевского, принадлежат житие св. новгородских архиепископов Моисея и Иоанна; всего им написано 10 житий, 6 сказаний, 18 канонов и 4 похвальных слова святым. Пахомий пользовался большою известностью у современников и потомства, и был образцом для других составителей житий.

Не менее знаменит, как составитель житий Епифаний Премудрый, живший сначала в одном монастыре с св. Стефаном Пермским, а потом в монастыре Сергия, — написавший Жития обоих этих святых. Он хорошо знал св. Писание, греческие хронографы, палею, лествицу, патерики. У него еще более витийства, чем у Пахомия.

Продолжатели этих трех писателей вносят в свои труды новую черту — автобиографическую, так что по «житиям», ими составленным, всегда можно узнать автора. Из городских центров дело русской агиографии переходит, в XVI в. в пустыни и отдаленные от культурных центров местности, в XVI в. Авторы этих житий не ограничивались фактами жизни святого и панегириком ему, а старались знакомить с церковными, общественными и государственными условиями, среди которых возникала и развивалась деятельность святого. Жития этого времени являются, таким образом, ценными первоисточниками культурной и бытовой истории древней Руси. Автора, жившего в Руси Московской, всегда можно отличить, по тенденции, от автора Новгородской, Псковской и Ростовской области.

Жития святых митрополита Макария

Новую эпоху в истории русских житий составляет деятельность всероссийского митрополита Макария. Его время было особенно обильно новыми «житиями» русских святых, что объясняется с одной стороны усиленною деятельностью этого митрополита по канонизации святых, а с другой — составленными им «великими Минеями-Четиими ». Минеи эти, в которые внесены почти все имевшиеся к тому времени русские житий, известны в двух редакциях: Софийской (рукопись спб. дух. акд.) и более полной — московского собора 1552 г.

Минеи-Четьи Германа Тулупова и Иоанна Милютина

Столетием позже Макария, в 1627 — 1632 гг., появились Минеи-Четии монаха Троице-Сергиева монастыря Германа (Тулупова) , а в 1646 — 1654 гг. — Минеи-Четии священника Сергиева посада Иоанна Милютина. Эти два сборника отличаются от Макариева тем, что в них вошли почти исключительно Жития и сказания о русских святых. Тулупов вносил в свой сборник все, что находил по части русской агиографии, целиком; Милютин, пользуясь трудами Тулупова, сокращал в переделывал имевшиеся у него под руками жития, опуская из них предисловия, а также похвальные слова, чем Макарий был для Руси Северной, Московской, тем хотели быть киево-печерские архимандриты — Иннокентий (Гизель) и Варлаам (Ясинский) — для Руси Южной, выполняя мысль киевского митрополита Петра (Могилы) и отчасти пользуясь собранными им материалами. Но политические смуты того времени помешали осуществиться этому предприятию.

Жития святых святителя Димитрия Ростовского

Ясинский, привлек к этому делу св. Димитрия, впоследствии митрополита ростовского, который, трудясь в продолжение 20 лет над переработкой Метафраста, великих Четиих-Миней Макария и других пособий, составил Четии-Минеи, содержащие в себе жития не южнорусских только святых, опущенных в Минеях Макария, но святых всей церкви. Патриарх Иоаким с недоверием отнесся к труду Димитрия, заметив в нем следы католического учения о непорочности зачатия Богоматери; но недоразумения были устранены и труд Димитрия был окончен. В первый раз изданы Четии-Минеи св. Димитрия в 1711 — 1718 гг.

В 1745 г. Синод поручил киево-печерскому архим. Тимофею (Щербацкому) пересмотр и исправление труда Димитрия; поручение это после Тимофея докончили архим. Иосиф (Миткевич) и иеродиакон Никодим, и в исправленном виде Четии-Минеи были изданы в 1759 г. жития святых в Четиях-Минеях Димитрия расположены в порядке календаря: по примеру Макария, здесь находятся также синаксари на праздники, поучительные слова на события жизни святого или историю праздника, принадлежащие древним отцам церкви, а отчасти составленные самим Димитрием, исторические рассуждения в начале каждой четверти издания — о первенстве марта месяца в году, о индикте, о древнейшем эллино-римском календаре. Источники, какими пользовался автор, видны из списка «учителей, писателей, историков», приложенного пред первою и второю частями, и из цитат в отдельных случаях (чаще всего встречается Метафраст). Многие статьи составляют лишь перевод греческого жития или повторение, с исправлением языка, жития древнерусского.

В Четиях-Минеях есть и историческая критика, но вообще значение их не научное, а церковное: написанные художественною церковнославянскою речью, они составляют доселе любимое чтение для благочестивого люда, ищущего в «Житиях святых» религиозного назидания .

Всех отдельных житий древнерусских святых, вошедших и не вошедших в исчисленные сборники, насчитывается 156. В XIX столетии явился ряд пересказов и переработок Четиих-Миней св. Димитрия:

«Избранные жития святых, кратко изложенные по руководству Четиих-Миней» (1860 — 68);

А. Н. Муравьева, «Жития святых российской церкви, также Иверских и Славянских» (1847);

Филарета, архиеп. черниговского, «Русские святые»; «Словарь исторический о святых российской церкви» (1836 — 60);

Протопопова, «Жития святых» (М., 1890)

Более или менее самостоятельные издания житий святых —

Филарета, архиеп. черниговского:

а) «историческое учение об отцах церкви» (1856, новое изд. 1885),

б) «исторический обзор песнопевцев» (1860),

в) «Святые южных славян» (1863)

г.) «Св. подвижницы Восточной церкви» (1871);

«Афонский патерик» (1860 — 63);

«Вышний покров над Афоном» (1860);

«Подвижники благочестия на Синайской горе» (1860);

И. Крылова,

«Жития св. апостолов и сказания о семидесяти учениках Христовых» (М., 1863);

«Достопамятные сказания о жизни св. блаженных отцов» (перев. с греческого, 1856);

архим. Игнатия, «Краткие жизнеописания русских святых» (1875);

Иocселиани, «Жития святых грузинской церкви» (1850);

М. Сабинина, «Полное жизнеописание святых грузинских» (СПб., 1871 — 73).

Особенно ценные сочинения для русской агиографии:

прот. Д. Вершинского, «Месяцеслов Восточной церкви» (1856);

свящ. М. Мирошкина, «Славянский именослов» (1859);

«Греко-славянский церковный год» («Annus ecclesiasticus graecoslavicus», Пар., 1863; ;

преосв. Сергия, «Месяцеслов Востока» (1875 — 76),

В. Ключевского, «Древнерусские Жития, как источник исторический» (М., 1871);

Н. Барсукова, «Источники русской агиографии» (1882).

См. также

Агиология

Использованные материалы

Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. Жития святых Н. Барсов.

В.М.Живов, Святость. Краткий словарь агиографический терминов

http://www.wco.ru/biblio/books/zhivov1/Main.htm

Изд. д"Ашери в 1667 г., перепечатанный у Миня — «Patrologia», т. XXX

См. иcследов. об этом А. Пономарева, СПб. 1884 г.) и др.

«Bibliotheca historia medii aevi», Б. 1862

См. проф. Н. Н. Петрова «О происхождении и составе славяно-русского печатного пролога», Киев, 1875

Подробные о значении этих миней см. в «Месяцеслове» еп. Сергия, 1, 160

В 1748 году он был хиротонисан в митр. Киевского.

Подробнее оценку Четиих-Миней см. в сочинении В. Нечаева, исправленном А. В. Горским — «Св. Димитрий Ростовский», М., 1853, и И. А. Шляпкина — «Св. Димитрий», СПб., 1889

ДРЕВО - открытая православная энциклопедия: http://drevo.pravbeseda.ru

О проекте | Хронология | Календарь | Клиент

Православная энциклопедия Древо. 2012

В Древней Руси понятия «книжной» просвещенности и христианского правоверия не случайно отождествлялись: христианство – религия высокоразвитой письменности. С самого начала своего существования христианская церковь, исполняя завещание апостола Павла «Поминайте наставников ваших, которые проповедовали вам слово Божие» (Евр. 13:7), тщательно собирает и записывает сведения о жизни ее подвижников. Так возникает агиография (греч. агиос – святой, графо – пишу) – литература о жизни и деяниях святых. Святыми почитались христиане, трудами благочестия и пламенной молитвой особо угодившие Богу, удостоенные особой Божьей благодати. После смерти они становятся частью того Божественного Провидения, которое, по мысли средневекового человека, вершит судьбы истории.

«Святые человеки» молятся перед Богом за своих собратьев по вере, а те, со своей стороны, должны воздавать молитвенное чествование им. Жития их составлялись для того, чтобы, как пишет в своем «Житии Феодосия Печерского» Нестор, «приимьше писание и почитающе и, тако видяще мужа доблесть, въсхвалять Бога, и въгодника его прославляюще на прочие подвигы укрепляються» (взяв писание и прочитав его, все могли узнать о доблести мужа и восхвалить Бога, угодника его прославляя, и укрепить души свои для подвигов).

Аскетико-героическая жизнь святого изображается в житиях как школа духовного бытия, которая всем указывает путь к достижению Царства Божия и предостерегает о трудностях на этом пути. Герои житий воплощают высший нравственный идеал, деяния их предстают как манифест высокоморальной жизненной позиции. Идеализация агиографических героев призвана была утвердить внутреннюю мощь, величие и красоту христианского учения. Поэтизация духовного подвига, торжества духа над грешной плотью, нравственного максимализма в противостоянии злу определяет общую идейно-эстетическую направленность житийной литературы. Жизнь, подвиги и учение светочей веры, запечатленные в агиографических памятниках, входят в богатейшую сокровищницу мировой христианской культуры.

Русская Церковь воспитала в своих недрах множество святых подвижников, трудами благочестия и пламенной молитвой стяжавших славу небесных покровителей и защитников родной земли. Первые восточнославянские жития появляются вскоре после официального причисления к сонму православных святых князей-страстотерпцев Бориса и Глеба (канонизированы в 1072 году) и преподобного Феодосия Печерского (канонизирован в 1108 году).

Складывались первые восточнославянские жития в тесной зависимости от наиболее древних образцов византийской агиографии. К тому времени восточноевропейская житийная литература уже имела многовековую традицию, выработала свои четкие жанровые формы и поэтико-стилистические средства. Древнерусские книжники обрели в ранневизантийских житиях высочайшие образцы духовно- религиозной героики, уже сформировавшийся идеал святости.

Первообразом по отношению всех образов святости в агиографии является образ Христа. Свои подвиги герои житий совершают «во имя Христово», а главное – «подобно Христу». Они стремятся делать свою жизнь по священному образцу в ежемгновенном сопереживании со страстями Учителя из Галилеи. Такая, по выражению М. Бахтина, «в Боге значительная жизнь» позволяет преодолеть им свое земное естество, перейти в ранг «земных ангелов»: их святость обозначает особую зону между миром небесным, исполненным добра, чистоты, нравственного совершенства, и миром земным, связанным с понятием греховности, неполноценности, несправедливости. То, что еще при жизни святые – «граждане» сфер небесных, показывает их чудотворение, способность преодолевать материальные законы бытия. Связывают они два мира даже после кончины; посмертные чудеса являются самым важным доказательством святости подвижника, самым веским аргументом при канонизации.

Могущество святости, проявленное в чудотворчестве героев житий, было призвано вызвать трепет, внушить страх, но не страх-испуг, но страх благоговейный, «страх Божий», то есть чувство ничтожности перед безмерно великим, могущественным, благим. Чаще всего чудотворение было проявлением неземного милосердия: чистые сердцем подвижники любви спасают оступившихся, исцеляют недужных, помогают страждущим. Чудесное и реальное описывалось в житиях с одинаковой степенью достоверности.

Агиография по самому своему существу литература церковная, выполняющая роль носительницы Церковного Предания. Составление, переписывание и перечитывание житий было неотъемлемой составной частью церковной жизни, богослужебной и аскетической практики. Церковно-служебное назначение житий обусловило формирование канонической, стандартной схемы, которой должны были придерживаться все агиографы. Она имеет трехчастную структуру и складывается из следующих элементов. Риторическое вступление от автора подводит читателя к самому предмету повествования, содержит уничижительную самохарактеристику составителя жития, его признание в своей неучености, литературной беспомощности и молитвенную просьбу к Богу «просветить». Условно «многогрешный» и «худоумный» агиограф уничижал себя, чтобы возвысить своего героя и избежать обвинения в гордыне. Основная часть начиналась со слова о родителях, которые, как правило, были «христолюбцы благочестивые», затем следовал рассказ о рождении младенца и посвящении его Богу. В рассказе о детстве героя подчеркивалось его отличие от сверстников, благочестие, прилежание в учебе. Далее изображался отмеченный героикой духовного подвижничества жизненный путь святого. Подобно тому как средневековый иконописец, подчеркивая величие святого, рисовал его выше деревьев и холмов, агиограф описывал жизнь своего героя с позиции известного удаления и, следуя установке на его идеализацию, опускал будничные подробности, детали частной жизни. Все внимание в житиях было сосредоточено на «торжественных» моментах жизни героя, том существенном, важном, что должно было окружить его ореолом святости. Цепь эпизодов из жизни святого могла быть связана не только хронологически, но и тематически. Постоянное сравнение агиографического героя с библейскими персонажами, сопровождение рассказа о его деяниях аналогиями из Священного Писания заставляет рассматривать его жизнь под знаком Вечности, как подготовку к вечному блаженству. Угодник Божий всегда знает о времени своей кончины и успевает дать последнее наставление своим ученикам и последователям. Приятие смерти святым – последний апофеоз его земной жизни, преддверие жизни вечной. После описания его торжественного величавого отшествия из жизни, обычно отмеченного чудесными явлениями в природе, следовал «плач», упоминание об обретении нетленных мощей и описание связанных с ними посмертных чудес.

Житие – это рассказ о жизни святого, но рассказ этот не равен простой биографии. В нем дается не образ, но образец, описывается не просто человеческая жизнь, но святое житие. В отличие от биографической повести, где важна связь героя со средой, рост характера, в житиях представала личность с самого рождения сформировавшаяся, имеющая уже вполне «готовую» сущность. Агиографический канон требовал «растворения человеческого лица в небесном прославленном лике», воплощения в герое всей совокупности идеальных качеств, которые должны были проявляться в идеальных деяниях. Агиограф стремился дать предельно обобщенное, отрешенное от преходящих и случайных обстоятельств земной жизни представление о герое. Составитель житий восходил от частного к общему, от внешнего к внутреннему, от временного к вечному, искал в биографическом материале не увлекательное, интересное, неповторимо индивидуальное, но прежде всего должное, священное и, если не находил, то, не задумываясь, включал в состав своего повествования фрагменты из других текстов, «заставлял» своего героя вести себя так, как положено вести себя этому разряду литературных героев. Это не было ни плагиатом, ни обманом и шло отнюдь не от бедности воображения: агиограф был уверен, что святой вести себя иначе не мог.

Главным средством постижения связи и смысла Земли и Неба, мира видимого и невидимого служил в агиографической литературе символический образ. Знаки и символы пронизывают повествовательную ткань каждого жития.

Этикетность русского средневекового мировоззрения предписывала изображать мир согласно определенным принципам и правилам, требовала выражать представления о должном, приличествующем, не изобретая новое, но по строго определенному «чину» комбинируя старое. Поэтому агиограф не стремился увлечь читателя неожиданностью содержания или поразить свежестью форм выражения, напротив, своеобразие биографического материала он старался свести к общему знаменателю. «Общее место», «бродячий» повествовательный штамп (исцеление, умножение пищи, предсказание исхода битв, искушение блудницей и т. д.), повторяющиеся типы поведения героя и трафаретность словесных формул – органический элемент жития как жанра. Регламентированность сюжетно-композиционной модели «праведного жития», трафаретность образов и ситуаций, стандартный набор речевых оборотов собственно и принято называть агиографическим каноном.

Не следует думать, однако, что составление житий сводилось к механическому подбору шаблонов и трафаретов. Это был творческий акт, но особого рода. Агиография – более искусство соединения «своего» и «чужого», нежели искусство индивидуальной творческой инициативы и мерилом мастерства агиографа, критерием художественности было тщательное соблюдение агиографического канона, способность следовать традиции.

Повторяемость эпизодов, стереотипность словесных формул способствовали созданию у читателей и слушателей житий особой нравственной атмосферы, особого рода христианско-православного мирочувствования. Веками формировавшиеся каноны образно- выразительных средств и сюжетных мотивов к тому же были художественно емки и эффективны, могли с наибольшей яркостью и очевидностью проявить вечные и неизменные свойства и силы человеческой души. Поэтизируя истинно достойное в жизни, являя примеры подвижничества, самоотречения от благ во имя высшей правды и, наоборот, осуждая порочное, обличая злодейское, житийная литература всегда вызывала у читателя раздумья, оценочную реакцию, позволяющие ему выработать свое отношение к действительности, усвоить лучшие качества человеческой нравственности. Не случайно, что на Руси жития были самым читаемым литературным жанром, считались авторитетнейшим источником человеческой мудрости.

Киевская Русь была крайне заинтересована в канонизации и прославлении своих национальных святых, поскольку, приняв христианство от Византии, она вынуждена была отстаивать свою духовную, идеологическую и правовую самостоятельность. Византия всячески стремилась препятствовать движению провинциальных церквей к независимости и ревниво относилась к созданию местных культов, поскольку считалось, что это чревато отступлением от догматических основ христианского вероучения. Канонизационная практика была ограничена жесткими правилами и строго централизованна: официально святой мог почитаться только после согласия константинопольского патриарха. Патриархи, как и киевские митрополиты-греки, всячески сдерживали религиозный национализм новокрещенного народа. Сам факт канонизации Бориса и Глеба, а чуть позже Феодосия Печерского, свидетельствовал о признании Византией военной и политической мощи русского государства, высокого призвания Русской Церкви.

Национальное своеобразие древнерусской житийной литературы во многом определяется значительно большей связью с живой действительностью, нежели это допускалось сложившимся агиографическим каноном.

В отличие от византийских образцов древнерусская агиография, особенно раннего периода, тяготела как по содержанию, так и по стилистическому оформлению к жанру летописного рассказа. Сюжетные ситуации в ранних русских житиях насыщены национально- историческими и бытовыми реалиями, связанными с христианизацией Руси, монастырским строительством, княжескими усобицами, освоением новых земель. Конфликты в них зачастую носили «мирской» характер, определялись не столько борьбой с иноверцами, сколько с самоуправством и корыстолюбием князей, отрицательными явлениями в быту.

Герои древнерусских житий зачастую изображались не только аскетами, но и людьми, обладающими вполне мирскими добродетелями, например рачительной хозяйственностью, дипломатическими и воинскими талантами. В обрисовке их образов было много реальных подробностей, живых черт.

Обрамление конкретным и реальным безликих «общих мест», называемые точные даты, исторические имена, ссылки на слова очевидцев приближали повествование к конкретной биографии, а рано обнаружившийся интерес древнерусских агиографов к Древнейшим произведением русской агиографии, дошедшим до нас, является анонимное «Сказание о Борисе и Глебе».

Рассказ о мученической смерти князей Бориса и Глеба, убитых их братом Святополком Владимировичем, помещен в «Повести временных лет» под 1015 годом. На его основе в конце XI века было создано анонимное «Сказание и страсть и похвала святому мученику Бориса и Глеба». Действие в нем по сравнению с летописной повестью более драматизировано, значительно усилена общая панегирически-лирическая тональность. Древнейший список памятника дошел до нас в составе Успенского сборника конца XII – начала XIII века.

У князя Владимира Святославича было двенадцать сыновей от разных жён. Третьим по старшинству был Святополк. Мать Святополка, монахиня, была расстрижена и взята в жены Ярополком, братом Владимира. Владимир убил Ярополка и овладел его женою, когда она была беременна. Он усыновил Святополка, но не любил его. А Борис и Глеб были сыновьями Владимира и его жены-болгарки. Своих детей Владимир посадил по разным землям на княжение: Святополка - в Пинске, Бориса - в Ростове, Глеба - в Муроме.

Когда дни Владимира приблизились к концу, на Русь двинулись печенеги. Князь послал против них Бориса Тот выступил в поход, но врага не встретил. Когда Борис возвращался обратно, вестник рассказал ему о смерти отца и о том, что Святополк попытался скрыть его смерть. Слушая эту повесть, Борис заплакал. Он понял, что Святополк хочет захватить власть и убить его, но решил не сопротивляться. Действительно, Святополк коварно завладел киевским престолом. Но, несмотря на уговоры дружины, Борис не захотел прогнать брата с княжения.

Тем временем Святополк подкупил киевлян и написал Борису ласковое письмо. Но его слова были лживыми. На самом деле он хотел убить всех наследников своего отца. И начал он с того, что приказал дружине, состоявшей из вышгородских мужей во главе с Путыней, убить Бориса.

Борис же раскинул стан на реке Альте. Вечером он молился у себя в шатре, думая о близкой смерти. Проснувшись, он велел священнику служить заутреню. Убийцы, подосланные Святополком, подошли к шатру Бориса и услышали слова святых молитв. А Борис, заслышав зловещий шёпот возле шатра, понял, что это убийцы. Священник и слуга Бориса, видя печаль своего господина, горевали о нем.

Вдруг Борис увидел убийц с обнажённым оружием в руках. Злодеи устремились к князю и пронзили его копьями. А слуга Бориса прикрыл своим телом господина. Этот слуга был родом венгр по имени Георгий. Убийцы поразили и его. Раненный ими, Георгий выскочил из шатра. Злодеи хотели нанести князю, который был ещё жив, новые удары. Но Борис стал просить, чтобы ему позволили помолиться Богу. После молитвы же обратился князь к своим убийцам со словами прощения и сказал: «Братья, приступивши, заканчивайте повеленное вам». Так умер Борис в 24 день июля. Убили и многих его слуг, в том числе Георгия. Ему отрубили голову, чтобы снять с шеи гривну.

Бориса обернули в шатер и повезли на телеге. Когда ехали лесом, святой князь приподнял голову. И два варяга пронзили его ещё раз мечом в сердце. Тело Бориса положили в Вышгороде и погребли у церкви Святого Василия.

После этого Святополк задумал новое злодеяние. Он послал Глебу письмо, в котором писал, что отец, Владимир, тяжко болен и зовёт Глеба.

Юный князь отправился в Киев. Когда он доехал до Волги, то слегка повредил ногу. Он остановился недалеко от Смоленска, на реке Смядыни, в ладье. Весть о смерти Владимира тем временем дошла до Ярослава (ещё одного из двенадцати сыновей Владимира Святославича), который тогда княжил в Новгороде. Ярослав послал Глебу предупреждение, чтобы он не ездил в Киев: отец умер, а брат Борис убит. И, когда Глеб плакал об отце и брате, перед ним внезапно появились злые слуги Святополка, посланные им на убийство.

Святой князь Глеб плыл тогда в ладье по реке Смядыни. Убийцы находились в другой ладье, они начали грести к князю, а Глеб думал, что они хотят его приветствовать. Но злодеи стали перескакивать в лодку Глеба с обнажёнными мечами в руках. Князь стал умолять, чтобы они не губили его юную жизнь. Но слуги Святополка были неумолимы. Тогда Глеб начал молиться Богу об отце, братьях и даже о своём убийце, Святополке. После этого повар Глебов, Торчин, зарезал своего господина. И взошёл Глеб на небеса, и встретился там с любимым братом. Случилось же это 5 сентября.

Убийцы же вернулись к Святополку и рассказали ему о выполненном повелении. Злой князь обрадовался.

Тело Глеба бросили в пустынном месте меж двух колод. Проходившие мимо этого места купцы, охотники, пастухи видели там огненный столп, горящие свечи, слышали ангельское пение. Но никто не догадался поискать там тело святого.

А Ярослав двинулся со своим войском на братоубийцу Святополка, чтобы отомстить за братьев. Ярославу сопутствовали победы. Придя на реку Альту, он стал на том месте, где был убит святой Борис, и помолился Богу об окончательной победе над злодеем.

Целый день длилась сеча на Альте. К вечеру Ярослав одолел, а Святополк бежал. Его обуяло безумие. Святополк так ослабел, что его несли на носилках. Он приказывал бежать, даже когда погоня прекратилась. Так на носилках пронесли его через Польскую землю. В пустынном месте между Чехией и Польшей он скончался. Его могила сохранилась, и от неё исходит ужасный смрад.

С тех пор в Русской земле прекратились усобицы. Великим князем стал Ярослав. Он нашёл тело Глеба и похоронил его в Вышгороде, рядом с братом. Тело Глеба оказалось нетленным.

От мощей святых страстотерпцев Бориса и Глеба стали исходить многие чудеса: слепые прозревали, хромые ходили, горбатые выпрямлялись. А на тех местах, где братья были убиты, созданы церкви во их имя.

У исследователей этого памятника есть все основания утверждать, что «Сказание» подчинено задаче укрепления феодального миропорядка, прославления феодальной верности», «культ Бориса и Глеба... утверждал обязательность «покорения» младших князей старшим». Однако такое традиционное выделение в качестве основы идейного содержания «Сказания» политической идеи родового старшинства сужает идейный и духовно-нравственный смысл подвига страстотерпцев, сводит его значение к политическому уроку. Подвиг Бориса и Глеба прежде всего утверждал общехристианские идеалы и лишь затем, как следствие, идеи государственного строительства того времени, политические идеалы. Борис и Глеб вовсе не невольные жертвы политических интриг, но жертвы «вольные». В своем добровольном приятии мученического венца они руководствовались евангельскими заповедями о смирении, о суетности этого мира, о любви к Господу («все претерпети любве ради»), но отнюдь не исключительно политическим принципом послушания старшему в роду. Да и сама идея родового старшинства вовсе не требовала безусловного повиновения старшему князю, если он совершал преступления. В этом случае сопротивление ему было нравственно оправдано, что и показано в «Сказании» на примере Ярослава. Его мщение однозначно трактуется как действие праведное. То, что Борис отказывается от незаконных притязаний на власть, есть поступок идеального князя, но еще не подвижничество святого. Подвиг его в ином – в решении не сопротивляться Святополку, но, уподобляясь Христу, добровольно пойти на смерть. Борис в своей молитве говорит именно об этом: «Господи Иисусе Христе! Иже симъ образъмъ явися на земли, изволивы волею пригвоздитися на кръсте и приимъ страсть грехъ ради нашихъ, сподоби и мя прияти страсть» (Господи Иисусе Христе! Как ты в этом образе явившийся на землю и собственною волею давший пригвоздить себя к кресту и принять страдание за грехи наши, сподобь и меня так принять страдание). Борис предполагает о нависшей угрозе его жизни со стороны брата: «Нъ тъ, мьмю, о суетии мирьскыихъ поучаеться и о биении моемь помышляеть» (Но тот, чувствую я, кто о мирской суете печется, убийство мое замышляет), однако Бог велит слушать старших, и Борис решает быть послушным Святополку. Его размышления о том, что ему делать, как себя вести – размышления глубоко верующего человека: сопоставляя ценности переходящие и вечные, он приходит к выводу, что «слава и княжения мира сего... все мимоходить и хуже паучины» (слава и княжения в этом мире… все преходяще и непрочно, как паутина).

Как и Христос, Борис и Глеб утверждали своей мученической смертью абсолютный нравственный идеал в обстановке, которая исключала торжество идеально-нравственных начал в поведении человека. А вот то, что воплощенные в поведении братьев христианские заповеди братолюбия, смирения, послушания закладывали морально-политические основы государственного единства Киевской Руси (признание за великим киевским князем безусловного авторитета старшинства), делает их религиозный подвиг одновременно и подвигом общественно-политического содержания. Раскрытие религиозной сути подвига страстотерпцев органически переплетается с трактовкой его политического смысла в посмертной похвале им. Автор просит святых о представительстве перед Богом за Русскую землю, выражая самые насущные чаяния своей эпохи, а именно желание мирной жизни, прекращение братоубийства: «Вама бо дана бысть благодать, да молитва за ны, вамо бо далъ есть богъ о насъ молящася и ходатая къ богу за ны. Темъ же прибегаемь къ вама, и съ сльзами припадающе, молимъся, да не предеть на ны нога гърдыня и рука грешьнича не погубить насъ, и вьсяка пагуба да не наидеть на ны, гладъ и озълобление отъ насъ далече отъженета и всего меча браньна избавита насъ, и усобиьныя брани чюжа сътворита и вьсего греха и нападения заступита насъ, уповающихъ къ вама» (Вам дана благодать, молитесь за нас, вас ведь бог поставил перед собой заступниками и ходатаями за нас. Потому и прибегаем к вам, и припадая со слезами, молимся, да не окажемся мы под пятой вражеской, и рука нечестивых да не погубит нас, и избавьте нас от неприятельского меча и междоусобных раздоров, и от всякой беды и нападения защитите нас, на вас уповающих). Парадоксально, но кроткие, не поднявшие оружие, чтоб защитить даже свою жизнь, святые Борис и Глеб становятся грозными защитниками всей Русской земли от воинских напастей: «Вы намъ оружие земля Русьскыя забрала и утвьржение, и меча обоюду остра, има же дьерзость поганьскую низълагаемъ…» (Вы наше оружие, земли руской защита и опора, мечи обоюдоострые, ими дерзость поганых низвергаем…).

В полном соответствии с агиографическим каноном, содержательную структуру «Сказания» определяет противоборство двух, полярно разведенных в нравственном отношении, миров. Миру света и добра, который олицетворен в образах Бориса и Глеба, противостоит мир тьмы и зла – Святополк и исполнители его воли. Святополк предстает эталоном агиографического злодея. Его мать была «чърницею, грекыни сущу» (монахиней, гречанкой), когда Ярополк Святославич взял ее в жены, прельстившись красотой. Владимир, убив своего брата, получил ее уже «не праздьную сущю» (беременной). Святополк, таким образом, «бысць отъ дъвою отьцю и брату сущю» (сын двух отцов-братьев). Этот генеалогический экскурс в начале «Сказания» не только объясняет безбожное поведение убийцы, но и как бы освобождает Владимира от ответственности за греховные склонности своего пасынка. Судьба Святополка предрешена, он «обречен» на совершение злодеяний еще до своего рождения, ибо «от греховьнаго бо корени зол плод бываеть». Князь знает о тяготеющим над ним проклятии, о том, что с праведниками на том свете ему не быть («с правьдьныими не напишюся»), и потому не колеблется пролить кровь братьев: «азъ къ болезни язву приложихъ, приложю къ безаконию убо безаконие» (я к болезни добавил новую язву, добавлю к беззаконию беззаконие).

«Сказание» глубоко лирично: изображение действий героев, их размышлений неразделимо связано с изображением «осциллограммы» жизни их сердца – от его «сокрушения» до «вознесения». Герои «Сказания» постоянно находятся в чрезвычайно взволнованном состоянии. Каждый не просто идет к своей цели, но страстно желает добиться ее: Святополк «на убийство горяща», Борис стремится «вся престрадати любове ради», Ярослав – отмстить, «не тьрпя сего зълаго убийства». Повышенная эмоциональность приводит героев к ошибкам: радость встречи мешает Глебу распознать убийц, страх настолько глубоко проникает в сердце Святополка, что он видит преследователей там, где их нет. Эмоциональность Бориса так велика, что он одновременно испытывает прямо противоположные чувства: «плакашеся съкрушенъмь сердцем, а душею радость ною гласъ испущааше». Такое внимание автора к «жизни сердца» своих героев не случайно: отличительной чертой русского православия изначально была укорененность христианского вероучения более в сердце, чем в разуме.

Святые в «Сказании» не похожи на мучеников за веру раннехристианской поры, которые всегда изображались гордо бросавшими вызов силам зла и твердыми духом в свои последние минуты. Анонимный автор не боится показать живые человеческие слабости своих героев, делая их подвиг ближе и понятнее читателю.

В житиях общим местом было отмечать телесную красоту святых, особенно молодых, рано погибших, мучеников. («Телеса мученьчьская… красима», – провозглашает в своем «Слове о всех святых» Иоанн Златоуст.) Красота Бориса и Глеба отмечается на протяжении всего «Сказания». Борис, например, перед смертью «помышляаше о красоте… телесе своего», окружающие его жалеют, в том числе и за то, что «красота тела твоего увядаеть». После смерти тело святого не просто осталось нетленно, оно чудесным образом «светло и красьно и целе и благувеню имуще». Автор подробно и торжественно описывает это явное свидетельство славы небесной своего героя. Вместе с тем описание внешности Бориса в заключительной части «Сказания» не соответствует традиционному облику христианского мученика с обязательно присущими ему чертами аскетизма, возвышенной духовности, глубокой внутренней веры. Его облик скорее напоминает доброго молодца из народной лирической песни: «Телъмь бяше красьнь, высокъ, лицьмь круглъмь, плечи велице, тънъкъ въ чресла, очима доброаама, веселъ лицъмъ… крепъкъ телъмь…».

Стиль «Сказания» характеризует обилие выдержек из Псалтыри, Паремийника, частое удвоенное и утроенное сопоставление героев с библейскими персонажами, нагромождение синонимических выражений, отражающих либо экспрессивное состояние героев («сльзами горкыми и частыимь въздыхашемь и стонаниемь многым»), либо нравственно-этическую оценку происходящего («оканьный прьклятыи Святопълкъ съветьникы всему злу и началникы всей неправьде»).

1. Житие как, жанр литературы. Святость как сакральный принцип византийско-православной культуры наиболее рельефно отражается в агиографии, т. е. в житиях святых.

В древнекиевский период, когда еще только устанавливалась церковная жизнь, их состав определялся переводными житиями. В основном это были мартирологи - повествования о первохристианских мучениках, сведенные в сборники типа прологов, патериков, миней. Большое количество их сохранилось в составе Успенского сборника ХП-ХШ вв. Вот лишь названия некоторых из них: «Мучение Ирины», «Мучение Христофора», «Житие и мучение Эразма», «Житие и мучение Вита, Модеста и Крискентии», «Житие и мучение Февронии», «Житие и мучение Феодосии». Пафос этих житий был направлен на утверждение торжества зарождающегося христианства над миром отживающего язычества, что делало их созвучными эпохе крещения Руси.

2. Переводные жития. В центре почти всех переводных житий - поединок императора-язычника (излюбленными типами императоров-гонителей были прежде всего Диоклетиан и Максимиан) и святого, являвшегося по "гласу с небес" обратить в новую веру как можно больше язычников. Если святой "светел лицом" и "мудр зело", "верьи съмыслъм поучался словесьм Божием", то император характеризуется как "беззаконный", "зъловерьныи".

Он отличается непомерной жестокостью и не останавливается даже перед казнями, чтобы заставить святого принести жертвы своим кумирам. Однако святой неустрашим: его оберегают ангелы самого Христа. Поэтому он остается невредим в огне, горячей смоле; палачи гибнут, когда пытаются заживо перепилить святого и т. д. "Избранник Божий" постоянно напоминает: "Аз делу сему несмь виньн", т. е. все происходящее - результат божественного провидения.

Любопытен также факт бездействия языческих богов: они "не могут противитися Христу". В конечном счете святой приводит к крещению "множество от елин" или иных "слепых от невьдьния" людей. Конец жития - описание чудес святого (воскрешение мертвых, исцеление недужных и т. д.), аналогичных чудесам, совершаемым Христом в Евангелиях.

Святой - всегда символ, как символична сама действительность, которую изображает агиограф. В мученических житиях не показано формирование личности; вместо этого дается готовый образец праведника, ревнителя христианской веры. Его "прозрение" всегда внезапно, внушено действием божественной благодати, так что человек неожиданно, как-то вдруг начинает мыслить готовыми формулами. Его ум закрыт для всего мирского, ибо оно - от дьявола. Святой, как маяк, указывает путь к спасительной истине. Этим объясняется громадное влияние житийной литературы на средневековое сознание.

3. Подвижнические жития. Наряду с мученическими житиями на Руси обращались и жития подвижнические, прославлявшие "подвиги" личного смирения и самоуничижения. Святой сам избирал себе образ жизни в соответствии с евангельскими представлениями о добродетельности и чистоте.

Таково именно «Житие Алексея человека Божия», переведенное еще в древнекиевский период. У неких благочестивых жителей града Рима Ефимьяна и его жены Аглаиды, рассказывается в житии, долго не было детей, и вот, по их усердным молитвам и многим милостыням, наконец, у них родился сын, которого они нарекли именем Алексей. Когда отроку исполнилось шесть лет, его "даша и в первое учение и научися всей грамоте и церковьному устроению, якоже и мало время поучивъся и премудр бысть". А там настал черед "оженити" Алексея. Родители нашли ему "невесту отроковицю рода царскаго", сотворили пышную свадьбу и оставили сына своего с молодой женой одних в чертоге, дабы он "познал подружье свое".

Но Алексей поступил иначе: он передал "обрученице" своей венчальный перстень и "отаи" скрылся из дома, уплыв ночью на корабле в Сирию, в город Лаодикию. Там он продал все имевшиеся у него вещи, а деньги раздал нищим. Сам же облачился в худую ризу и приютился на паперти церкви св. Богородицы, "постяся прилежно от неделя до неделе; причащашеся святых тайн и ядяше мало хлеба и мало воды пияше и во всемь житьи своем не спаше всю нощь, и аще ему даяху людие, то все даяше нищим милостыню". Родители долго искали его, но так и не нашли.

Прошло 17 лет. Однажды пономарю церкви, где пребывал Алексей, явилась во сне Богородица и сказала: "Вьведи человека Божия в церковь мою, яко достоин есть царствию небесному". Пономарь долго искал такого человека, но не нашел его. Тогда Богородица во второй раз явилась ему во сне и прямо указала на нищего Алексея: "Убоги, седяи пред дверми церковными, то есть человек Божии". Пономарь сделал, как велела Богородица, и слава об Алексее человеке Божием быстро распространилась по всему городу. Тот же, не терпя воздаваемых ему почестей, снова тайно бежал, оставив Лаодикию, чтобы перебраться в испанскую Каталонию.

Однако корабль, на который он сел, попал в бурю и вынужден был направиться в Рим. Алексей принял это как знак свыше и, никем не узнанный, стал жить в доме своего отца на правах богомольца-странника. Родители были рады иметь у себя такого человека и всячески заботились о его содержании. Досаждали лишь слуги: "овии пхахуть его ногами, а друзии заушахуть его, инии же опаница мыюще и помыями нань възливахуть. Видев же человек Божии, яко сие наученьем бысть дьяво-лимь, он же с радостью приимаше и с весельемь терпяше". Так прошло еще 17 лет.

Почувствовав приближение смерти, Алексей попросил прислуживавшего ему отрока принести ему бумагу и чернила "и все житие свое написа, яко да познають и...". После этого он вскоре умер. Родители и жена его в то время были в церкви. По окончании литургии, в присутствии двух царей и архиепископа, из алтаря вдруг раздался глас: "Придете ко мне вси труждающиеся, обременении, и аз покою вы". Все исполнились страха и пали ниц. Затем из алтаря донеслось снова: "Поищите человека Божия, да помолится за мир". Никто не знал, где найти такого человека, и снова глас возвестил: "В дому Ефимьяне ту есть тело его".

Не только всех присутствующих, но и самого Ефимья-на это известие застало врасплох. В сопровождении целой толпы он вместе с двумя царями и архиепископом направился в свой дом, однако ни жена, ни сноха, ни слуги Ефимьяна ничего не слыхали про человека Божия. Лишь отрок, приставленный к Алексею, высказал предположение, что, возможно, это тот убогий, который уже много лет живет у них в нижней клети. Все бросились туда, но застали Алексея мертвым: он лежал на своей постели, держа в руках "харатию" - написанное им самим собственное житие.

Когда Ефимьян попытался взять его, пальцы рук усопшего еще крепче сжали листы. Он поведал о том царям и архиепископу, пришедшим в его дом. Те, не менее пораженные случившимся, сошли вместе со своими боярами вниз. Цари «глаголаста... к телу святаго: "Рабе Божий, аще и грешна есве обаче но царя есве, а се отец всей вселенеи. Подай же нам харатию свою, да видим, кто еси и что есть написано в харатей сеи». Умерший святой тотчас исполнил их пожелание, и вскоре всем открылась тайна Алексея человека Божия. К мощам его стали стекаться отовсюду люди, получая исцеление от всяких болезней и недугов. Вскоре был установлен и день поминовения святого -17 марта.

Из содержания жития видно, что перед нами -святой тихой жизни, отрекшийся от обычаев своей среды, от родительской воли и семейного благополучия. Он несет на себе крест евангельского послушания, следуя завету Христа оставить мир и все в мире. Его главная задача - по возможности не жить, т. е. не входить ни в какие интересы реальной жизни, не обременять себя размышлениями и заботами о настоящем. Он с покорностью и смирением принимает всякое зло, видя в нем средство испытания, проверки усердия человека в деле бого-угождения. Хотя зло исходит от дьявола, но попускается оно Богом: отсюда следует идея непротивления злу как залог праведной веры.

Влияние переводных подвижнических житий сказалось на всей традиции древнерусской агиографии.

4. Агиографические сочинения Нестора. Первые оригинальные жития на Руси появились уже в XI в. Наиболее древние произведения этого жанра связаны с творчеством киево-печерского монаха Нестора (сер. XI - нач. XII в.), составителя «Повести временных лет». Им были написаны «Чтение о житии и погублении блаженных страстотерпцев Бориса и Глеба» и «Житие Феодосия Печерского». Несмотря на зависимость этих житий от византийских канонов, они отразили присущие автору историософское мышление и психологизм.

История гибели сыновей князя Владимира в 1015 г. от руки их сводного брата Святополка предварялась изображением событий от сотворения мира и грехопадения Адама и Евы до воплощения и распятия Христа. Далее речь шла о том, как Слово Божие дошло до русской земли, пребывавшей "в прелести идольстей". Отец богомудрых братьев, как некогда язычник Плакида, уверовал в Христа и привел свой народ к крещению. И вот "посреде темных" явились "две звезды светлее" - святые Борис и Глеб. Они с детства прилежали ко всему божественному и проводили время в молитвах.

Старший из них - Борис - получил княжение во Владимире, а младший жил с отцом, который любил их больше, чем остальных своих сыновей. Святополк, думая, что князь Владимир прочит в преемники себе Бориса, решается убить своего брата. Этой же участи он обрекает и Глеба. В изображении братьев Нестор следует принципам евангельского смирения: они не оказывают сопротивления, а лишь со слезами молятся, торопясь умереть и принять мученические венцы. Житие насыщено библейско-церковными реминисценциями, свидетельствующими о большой начитанности и литературной изобретательности агиографа.

После написания «Жития Бориса и Глеба» Нестор, по его собственному признанию, "понудихся и на другое исповедание приити", т. е. к составлению «Жития Феодосия Печерского». Он не знал лично этого подвижника, умершего в 1074 г., однако прославление имени основателя монастыря считал своим иноческим обетом.

Житие Феодосия по форме также соответствует "правильным", классическим образцам, содержа все необходимые части: вступление, полную биографию от рождения до смерти, рассказ о чудесах и заключение. Однако житие столь богато реальной, исторической конкретикой, что воспринимается скорее не как агиографическое сочинение, а как документально-публицистическое повествование.

Ключом к пониманию смысла жития служит евангельская максима: "Агце кто не оставить отца или матере и вслед мене не идеть, то несть мене достоин". Ее значение обусловливалось актуальными для того времени задачами формирования церковно-монастырской жизни на Руси, создания духовной иерархии. Феодосий, еще в отрочестве усвоивший это наставление Христа, только и помышлял о том, как бы уйти из родительского дома и принять постриг.

Осуществлению этого замысла всячески препятствовала его мать - женщина верующая, но далеко не богомольная. Ей решительно не нравилось, что ее единственное дитя хочет стать монахом: "Молю ти ся, чадо, остани ся таковаго дела, хулу бо наносиши на род свой и не трьплю бо слышати от въсех укаряему ти сущю о таковем деле". Из слов матери Феодосия видно, что отношение к монашеству тогда отнюдь не отличалось особой благосклонностью.

Тем не менее отроку удалось тайно уйти в Киев, где он надеялся обрести "ангельский чин". Он ходил по разным монастырям, но везде требовали денежного вклада. Тогда, узнав, что за городом в "пещере" спасается некий Антоний, Феодосий попросил у него пристанища и пострижения. Так юноша стал монахом, и впоследствии своим аскетизмом он удивил даже видавшего виды духовного наставника.

Между тем мать Феодосия не оставляла попыток найти сына. В конце концов она узнала, что беглец укрылся в пещере Антония. Явившись туда, она требует встречи с сыном, но тот отказывается, дав зарок не видеть никого. По совету Феодосия, мать осталась в Киеве и, чтобы иногда видеть сына, приняла иноческий образ, постригшись в монастыре св. Николая, где она пребывала до конца своей жизни.

Основное место в житии отводится описанию деятельности Феодосия в качестве игумена Печерской обители. При нем были построены церковь и кельи, количество монахов возросло до ста человек, был введен Студийский устав, отрицавший какую-либо частную собственность, установились обширные связи среди киевской знати, щедро поддерживавшей монастырь своими вкладами и подношениями. Феодосию покровительствовал князь Изя-слав Ярославич. Когда братья князя захватили престол, печерский игумен "начат того обличати, яко неправьдьно сътворивъша и не по закону седъша на столе томь". Таким образом, Феодосий - умелый организатор и политик, чье слово весомо, авторитет непререкаем.

Именно поэтому Нестор вводит в житие множество поучений Феодосия на темы моральности и культа. Преобладающее место в них занимали аскетические молитвы. Так, в одном из поучений говорилось: "Молю вы убо, братие, подвигнемся по-стъмь и молитвою и попьцемся о спасении душь наших, и възвратимся от злъб наших, и от пути лукавых, яже суть сии: любодеяния, татьбы и клеветы, праздьнословия, котеры, пияньство, обиеда-ние, братоненавидение. Сих, братие, уклонимъся, не осквьрнавимиси душа своея, нъ пойдем по пути Господню, ведущиймь ны в породу. И възыщем Бога рыданиемь, сльзами, пощениемь и бъдениемь, и покорениемь же и послушанием, да тако обрящем милость от Него".

Совершенно новый мотив жития - это "обещание" Феодосия. Агиограф вкладывает в уста умирающего игумена слова о том, что он и после смерти своей будет благодетельствовать Печерскому монастырю и его инокам: "Се обещаюся вам, братия и отци, аще и телемь отхожю от вас, нъ духомь присно буду с вами. И се елико же вас в манастыри семь умьреть, или игуменъмь къде отсълан, аще и грехы будеть къто сътворил, аз имам о томь пред Богом отвещати" . Знаком же своего пребывания "близь Владыкы Небесьнаго" Феодосий предлагал считать процветание и благополучие устроенной им обители.

5. «Киево-Печерский патерик». С монастырем Феодосия связан еще один замечательный памятник древнерусской агиографии - «Киево-Печерский патерик». Его составителями были владимиро-суздальский епископ Симон и монах Поликарп, жившие в конце XII - первой половине XIII в.

Все началось с того, что Поликарп, недовольный своим положением рядового инока, попросил своего учителя Симона посодействовать ему в получении епископской кафедры. В этом желании его поддерживала княгиня Верхуслава, дочь владимиро-суздальского князя Всеволода Юрьевича Большое Гнездо. Как она писала Симону, ей "и 1000 сребра" не жалко "истеряти... Поликарпа деля". Симону не понравились интриги Поликарпа, и он решил напомнить ему о монашеской добродетели: "Дело не богоугодно хогцеши сътворити. Аще бы пребыл в манастыри неисходно, с чистою совестию, в послушании игумени и всея братии, трезвяся о всем, то не токмо бы во святительскую одежду оболчен, но и вышняго царства достоин бы был".

По его словам, он и сам с радостью оставил бы епископство и вернулся обратно в родную обитель, ибо вся его "слава" и все богатство, собранное им для устроения "суждалскиа церкве", ничто по сравнению с тем, что дает для спасения души пребывание в Печерском монастыре. "Пред Богом ти млъвлю, -писал Симон, - всю сию славу и власть яко кал мнел бых, аще бы ми трескою торчати за вороты, или сметнем валятися в Печерском манастыри и попираему быти человекы, - лутче есть чести временный. День един в дому Божиа матере паче тысяща лет, в нем же волил бых пребывати паче, нежели жити ми в селех грешничих". К своему посланию он прилагал несколько рассказов о печерских иноках, достойных, на его взгляд, почитания и подражания.

Среди них особенно выделялся рассказ о Николае Святоше - бывшем черниговском князе Святославе Давыдовиче (ум. в 1142 г.), правнуке Ярослава Мудрого. Он оставил "княжение и славу, честь и богатство, и рабы, и весь двор ни во что же вмени, и бысть мних". Так он пробыл в монастыре тридцать лет, никогда не покидая его. Всегда старался услужить братии, не гнушаясь никакой работой. Колол дрова, перебирал горох для трапезы, несколько лет был привратником - словом, "не виде его никтоже николиже седяща праздна". Все этому удивлялись, а он отвечал: "Благодарю же Господа, яко свободил мя от мирскиа работы и створил мя есть слугу рабом своим, блаженым сим черноризцем".

Нетрудно видеть, что идеология писаний Симона отражает начавшееся возвышение церкви в период удельно-княжеского раздробления древнерусского государства.

Вторая, и притом большая, часть «Киево-Печерского патерика» написана иноком Поликарпом, которому, судя по всему, это было вменено Симоном в качестве послушания. Принадлежащие Поликарпу тексты характеризуются четкой фабулой и исполнены своеобразного драматизма.

Вот, к примеру, «Слово о Никите Затворнике». Некий брат именем Никита, рассказывается в нем, "желаа славим быти от человек", захотел уйти в затвор. Было это во дни игуменства Никона, когда в монастыре жил еще Нестор Летописец. Никон стал отговаривать Никиту, ссылаясь на его юный возраст, но тот "никакоже внят глаголемых старцем, но, егоже восхоте, то и сътвори: заздав о себе двери и пробысть не исходя". Однажды во время молитвы он услышал вдруг чей-то неведомый голос и сразу почувствовал "благоухание неизреченно". Решив, что это ангел, Никита со слезами стал просить его явиться ему, "да разумно вижу тя".

Голос ответил: "Невозможно человеку во плоти видети мене, и се посылаю аггел мой, да будет с тобою, и ты буди, волю его творя". На самом же деле это был не ангел, а бес; он-то и посоветовал Никите: "Ты убо не молись, но буди почитаа книгы, и сим обрящешися с Богом беседуя, да от них подаси слово полезно приходящим к тебе". Книги, о которых шла речь, были книги Ветхого завета, и Никита их выучил наизусть. За это бес стал помогать ему пророчествовать, да так, что "велми послушаху его князи и бояре". Но тайна скоро открылась: оказалось, Никита не только не почитал Евангелия и Апостол, но даже не хотел беседовать о них с другими. "И бысть разумно всем от сего, яко прелгцен есть от врага" .

Тогда игумен Никон и другие печерские старцы, в том числе Нестор Летописец, пришли к нему в затвор и, помолившись Богу, изгнали из Никиты беса. После спросили его, знал ли он "книгы жидовския". Никита страшно удивился и стал клясться, что он не то что читать, но даже азбуки еврейской не знает и лишь едва обучился русской грамоте. С того времени он строго соблюдал обет монашеского смирения и послушания, во всем стараясь угодить своей братии. После за "послушное житие" Никита был поставлен епископом Великого Новгорода.

Можно предположить, что рассказ о Никите Затворнике запечатлел один из эпизодов той полемики о "Законе" и "Благодати", которая развернулась еще во времена митрополита Илариона и Феодосия Печерского.

Интерес к судьбе неординарной личности выказался и в другой житийной новелле Поликарпа -«Слове о преподобном Моисее Угрине». Моисей вместе со своим родным братом Георгием состоял в дружине князя Бориса. Георгий разделил мученическую участь своего сюзерена, а Моисею удалось избежать "горкааго заколения". Но его постигло другое несчастье: он оказался в плену у польского короля Болеслава. Король привез его в столицу и оставил у себя для услужения. А был Моисей "добр телом и красен лицем".

Однажды увидела его "некая жена от великих, красна сущи и уна (т. е. юна. - А. 3.), имуще богатство много и власть велию". И так возлюбила она Моисея, что готова была сделать его своим мужем. Но Моисей тоже был не прост, он знал из Библии, к чему может привести покорение женщине: за это Адам был изгнан из рая; Самсон был продан иноплеменникам; Соломон поклонился идолам; Ирод, "жене ся поработив, Предтечу усекну". Поэтому Моисей говорит красавице: "Добре вежь, яко не створю воля твоея, ни власти же, ни богатства не хощю, сего всего душевнаа чистота паче телеснаа".

Та, однако, полна решимости сломить упрямство Моисея. Она и уговаривает, и улещает строптивца, обряжает его в цветные одежды и окружает слугами. Но все напрасно. Наконец, она даже "повеле его положити с собою, лобызающи и обьнимаюгци", только и это не помогло ей "привлечи" его "на свою похоть". Моисей даже подтрунил над ней: не думай, мол, "яко не имуща сего дела створити", -просто я "гнушаюся тебе" страха ради Божия. Такое стерпеть красавица уже не могла: "си слышав, жена повеле ему по 100 ран давати на всяк день, последиже и тайныя уды отрезати ему повеле" .

Едва выжив, Моисей тайными путями вернулся в Киев и постригся в Печерском монастыре.

Вряд ли Поликарп, описывая злострадания своего героя, надеялся сделать из него образец для подражания; скорее, его увлекала необычность самой ситуации, в которой оказался Моисей У грин. Так и видится хитрая усмешка не угомонившегося монаха, который все еще живет воспоминаниями о своих былых похождениях. Начатая Поликарпом беллетризация жития не осталась без последствий в дальнейшем развитии этого жанра, ознаменовавшись усилением занимательности и повествова-тельности в московской агиографии.

• В.М. Живов
• Богословско-литургический словарь
• Б. М. Клосс

Агиогра́фия (греч. «описание святых») (от греческого hagios – святой и grapho – пишу, описываю) – отрасль церковной литературы, содержащая описание жизни .

При единстве манеры изложения агиографические сказания были разнообразны по жанрам: , мартирии, повествовавшие о гонениях и пытках , хождения, чудеса, видения, сказания о чудотворных .

Жития и мартирии разделялись, в свою очередь на повествовательные и панегирические. Первые описывали жизнь и деяния святого, вторые содержали похвальные слова в его честь.

По мере развития житийного жанра был выработан определенный канон повествования. Житийный канон складывается из предисловия и краткого послесловия агиографа, обрамляющих собственно повествование, включающее в себя следующие вехи: похвала родине и родителям святого, чудесное предвозвещение его появления на свет, проявление святости в детском и юношеском возрасте, искушения, решительный поворот на путь духовного спасения, кончина и посмертные чудеса.

Произведения агиографических жанров являются, таким образом, словесными иконами святых , их подвигов и чудесных явлений Божией. Однако агиографический канон сложился лишь к X – XII вв., поэтому ранним житиям свойственно большее формальное разнообразие.

Жития святых встречаются и в сборниках смешанного содержания (прологи, синаксари, минеи, ) и в календарях, месяцесловах и святцах. Прологом называется книга, содержащая описание житий святых и указания относительно празднований в их честь. У греков эти сборники назывались синаксарями. Самый древний из них – рукописный Синаксарь из собрания епископа ; затем следует Синаксарь императора Василия (X в.). Русские прологи представляют собой переделки этого Синаксаря. С введением на Руси христианства минеи являются первыми сборниками житий святых.
Затем появляются патерики, вначале переводные: синайский («Лимонарь»), азбучный, скитский, египетский; затем по их образу был составлен первый русский «Патерик Киево-Печорский». Календари стали составляться уже в I в. христианства, а в IV в. они были настолько полны, что содержали имена на все дни года.
Месяцесловы не столь давнего происхождения. Они обычно прилагаются к богослужебному или . Древнейший из них приложен к Остромирову Евангелию (XII в.). святцы – разновидность календарей, но содержание их более подробно, и они существуют отдельно. Древнейшие русские агиографические сказания – Жития святых Бориса и Глеба, составленные прп. Нестором в XII в. В XV в. Как составитель агиографических сборников известен митрополит Киприан: Жития святителя , прп. Сергия Радонежского, прп. Никона, св. Кирилла Белозерского, св. Новгородских архиепископов Моисея и Иоанна, Слово о перенесении мощей св. Петра. XVI в. является периодом расцвета русской агиографии. При его непосредственном участии Макария, митр. Московского были составлены «Великие Минеи-Четьи», в которые были внесены все имевшиеся к тому времени жития русских святых.

Центром христианской культуры на юге России была Киево-Печерская лавра. Киевский митрополит собрал материалы, относящиеся к житиям, главным образом, южнорусских святых, а киево-печерские архимандриты Иннокентий и Варлаам продолжили его дело. Затем к был привлечен св. Димитрий. Впоследствии митрополит Ростовский, который, пользуясь сборником Метафраста, великими Четьями-Минеями Макария и другими пособиями, составил Четьи-Минеи святых всей Церкви, включая южнорусских. Первое издание

Христианская культура, будучи "культурой совести", уделяла огромное внимание воспитанию нравственности человека, поэтому в Средние века одним из главных "душеполезных" жанров литературы стал житийный. Из византийской агиографии (от греч. hagios – святой) наибольшее распространение на Руси получили переводы житий Алексия человека Божия, Андрея Юродивого, Антония Великого, Георгия Победоносца, Димитрия Солунского, Евстафия Плакиды, Козьмы и Дамиана, Марии Египетской, Николая Мирликийского, Саввы Освященного, Симеона Столпника, Федора Стратилата и др. Переводные жития (византийские, реже – болгарские и сербские) имели не меньшее хождение, чем оригинальные русские. На Руси в равной мере почитались все православные святые, независимо от того, какой они были национальности и в какой стране жили. Благодаря памятникам переводной агиографии русские "списатели" житий смогли воспользоваться готовой формой повествования о святом и его чудесах, быстро достигли профессиональных высот в этом деле, а сам жанр стал продуктивным в литературе, обрел читателей и почитателей в народной среде.

Исключительное место в русском религиозном сознании занимал Николай Мирликийский . По результатам исследования Б. А. Успенского, это наиболее чтимый на Руси святой, культ которого приближался по своей значимости к культу Богородицы и даже самого Христа. Не случайно в церковных росписях он нередко "замещал" Иоанна Предтечу, стоя по левую руку от Христа (справа изображали Богородицу). Среди народа бытовало мнение, что святой Никола входит в Троицу и любая икона с его изображением является чудотворной. В народном восприятии Николай Мирликийский, как и языческий бог славян Волос (Велес), был покровителем земледелия и скотоводства, потому считался "крестьянским" святым, "мужицким заступником" – в отличие от карающего грешников Ильи Пророка. Своим небесным патроном его почитали купцы и мореплаватели, ибо культ Николы воплощал идею богатства и власти над водной стихией.

С именем Николая Чудотворца было связано множество религиозных преданий и легенд, он стал любимым героем народной духовной поэзии. В древнерусской книжности насчитывалось около 40 произведений о святом Николе, в том числе и несколько житий. Ученые выделяют по меньшей мере три варианта его биографии, отличающихся друг от друга, ибо в житии святой Николай, бывший в IV в. епископом в ликийском городе Миры, иногда смешивается с другим Николаем – епископом Пинарским, жившим в Ликии в VI в.

Уже в детстве святой удивлял всех своим стремлением к воздержанию: в постные дни, в среду и в пятницу, он лишь раз в день вкушал материнское молоко; по другой версии вообще отказывался от пищи. Николай проявлял усердие в учебе, быстро осваивая грамоту, и не тратил время на детские игры. Не интересуясь мирской жизнью, он посвятил себя служению Богу – стал священником, а затем получил архиерейский престол в Мирах. Мудрость и красноречие, а также дар исцеления больных принесли ему прижизненную славу. По преданию, во время Пикейского собора Николай, не стерпев "богохульства", ударил еретика Ария, "по зубам дрызнул". Только заступничество Христа и Богородицы помогли ему сохранить святительский сан.

Николая прозвали Чудотворцем, поскольку и при жизни, и после смерти, по свидетельству агиографов, он совершил множество чудес: святой исцелял "сухоруких" и прокаженных, умножал хлеб и вино, нс раз одерживал победу над бесами. Чудеса Николая Мирликийского могли существовать и в составе жития, и как отдельное произведение, причем несколько чудес, возможно, имели русское происхождение. Рассказы о чудесах святого занимательны и остросюжетны, полны бытовой конкретики и зримых деталей.

Так, Николай Мирликийский приходит на помощь родителям, чей единственный сын попал в плен к "сарацинам" в день памяти святого, и церковный праздник принес им вместо радости "рыдание" и "сетование". Но как только родители юноши "створиша канонъ" Николе, их сын чудесным образом был возвращен из плена домой. Во время ужина раздался громкий лай собак, хозяин приказал слугам посмотреть, не волки ли беспокоят овец. Слуги вернулись ни с чем, а лай сторожевых псов усилился. Когда сам хозяин и гости дома со свечами вышли во двор, то увидели "отрока уна стояща и въ руцѣ дьржаща стькляницю, пълну вина". Отец не сразу узнал сына, который был в чужих одеждах с покрывалом на голове, стоял "как идол", не двигаясь и не говоря ни слова. Лишь спустя время, оправившись от удивления и испуга, он рассказал, что с ним произошло. Прислуживая во время пира "сарацинскому" князю, юноша зачерпнул вина, протянул чашу господину – и оказался во дворе родного дома. Он не знал, кто его "вънезапу похыти", казалось, "яко бо вѣтръмъ носимъ бѣхъ", пока не увидел поставившего его на землю "святаго Николу, избраника Божия и заступьника теплаго".

К ранним памятникам переводной литературы на Руси относится "Житие Алексия человека Божия" , действие которого происходит на рубеже IV–V вв., во времена римских императоров Аркадия и Гонория. "Моленный" сын богатых и благочестивых родителей, обрученный с девушкой царского рода, Алексий тайно покидает Рим и совершает подвиг добровольной нищеты: ходит в рубище и кормится подаянием, избегая людской славы. Вернувшись в родительский дом, он долгое время живет никем не узнанный; как нищий, питается объедками и смиренно сносит оскорбления слуг, которые "пакости ему творяху: ови пьхающе, а друзии ругающеся, инии же помыями обливаху". Тайна раскрывается лишь после смерти Алексия благодаря "писанию", где он рассказал о своей жизни. Беспредельно горе отца и матери, узнавших, что в их доме 17 лет жил в нищете тот, кто должен был стать наследником богатого имения, тот, которого они так любили и преждевременно оплакали. Когда отец Алексия услышал послание сына, то "въскочи съ прѣстола скоро, и растьрза ризы своя, и сѣдины тьрзаше, текыи надъ тѣло его, вьргъ же себе на пьрси его. Любьзна цѣловаше его глаголя: “Увы мънѣ, чадо мое! Почто ми сицѣ сьтворилъ еси, почто ми нанесе сице въздыхание?”".

Известное на Руси с XI в., особую популярность "Житие" обрело в XVII в., в период правления Алексея Михайловича, чьим небесным покровителем считался святой. В фольклоре широкое распространение получил духовный стих о "человеке Божием", который существовал в более чем 70 вариантах. "Житие" святого Алексия оказало влияние на многие агиографические памятники Древней Руси ("Сказание о Борисе и Глебе", жития Александра Невского и Меркурия Смоленского), послужило основой для произведений ранней русской драматургии, виршей и слов Симеона Полоцкого, Стефана Яворского, Лазаря Барановича.

Не позднее XII в. русскому читателю стало известно "Житие Василия Нового" – памятник византийской агиографии X в., нашедший отражение в "Повести временных лет". Особый интерес в житии представлял рассказ о Феодоре – старице, прислуживавшей святому Василию. Явившись во сне Григорию, ученику святого, старица поведала, как после смерти за ее душу шла борьба между ангелами и демонами и что она видела в раю и в аду. В другом видении перед Григорием, от имени которого ведется повествование, разворачивалась картина Страшного Суда. Видимо, эсхатологическая тема и привлекала внимание читателей к памятнику.

"Житие Андрея Юродивого" , где рассказывалось о любимом слуге византийского вельможи, скифе, принявшем христианство, но изгнанном хозяином за "буесть", в немалой степени способствовало развитию на Руси такого явления, как юродство . Рассказ "Жития" о видении Андрею во Влахернской церкви Богоматери явился основой цикла древнерусских произведений, посвященных празднику Покрова Богородицы.

"Житие Антония Великого" – один из древнейших памятников греческой агиографии, созданный около 365 г., – оказало определяющее влияние на становление такой жанровой разновидности житий, как жизнеописание монаха, в частности основателя монастыря. Оно послужило источником для авторов житий Антония и Феодосия Печерских.

Популярным произведением мировой средневековой литературы являлась "Повесть о Варлааме и Иоасафе" , которую на Руси часто именовали "Индийским патериком". Возникшая в Индии или Центральной Азии, "Повесть" была переведена на арабский язык, а с него на грузинский и через греческую переработку сюжета стала известна в Древней Руси (не позднее начала XII в.). В основе повествования лежит сказочный сюжет: сыну индийского царя-идолопоклонника Иоасафу звездочеты предсказывают будущее великого христианского подвижника; хотя царевича изолировали от внешнего мира, к нему во дворец под видом купца проникает пустынник Варлаам, под влиянием которого Иоасаф становится сначала приверженцем христианства, а после многих испытаний, как и учитель, отшельником и чудотворцем. Рассказ о благочестивом восточном царевиче стал восприниматься в Европе как житие святого.

Популярности произведения способствовала и его занимательная форма. Через диалог учителя и ученика читатель постигал сложные вопросы веры и приобщался к народной мудрости. Рассказы Варлаама имели вид притч. В одной из них рассказывалось о неразумном птицелове, который, поймав соловья, отпустил птицу, доказавшую, что ею он не насытится. Взамен соловей дал человеку три заповеди: никогда не стремись достичь невозможного; не жалей о том, что прошло мимо; не верь сомнительным речам. Чтобы проверить, стал ли человек от этого мудрее, птица готовит ему испытание. Летая над головой птицелова, она смеется над его неразумием и говорит, что, отпустив ее на волю, он лишил себя богатства: ведь внутри птицы сокрыт жемчуг величиной со страусовое яйцо. Неразумный птицелов пытается вновь поймать соловья, прибегая к помощи хитрости. "Прии в домь мой, и друга створившему тя добрѣ с честию отпущю", – ласково увещевает он птицу. Та понимает, что ее урок пропал даром: охотник поверил в невероятное (страусовое яйцо больше соловья), пытался достичь невозможного (поймать птицу, не умея летать) и главное – пожалел, что совершил добрый поступок. Вывод притчи – "тако убо не разумТють надеющиеся на идолы своя" – связан с утверждением идеи приоритета христианства над язычеством.

Некоторые из притч "Повести о Варлааме и Иоасафе" вошли в состав Пролога, были использованы в сочинениях Кирилла Туровского и Иосифа Волоцкого. Списки "Повести" находились во многих монастырских библиотеках Руси. Сюжеты жития Варлаама и Иоасафа получили художественную обработку в памятниках русской драматургии Петровского времени, в творчестве В. А. Жуковского, А. Н. Майкова, Л. Н. Толстого, П. И. Мельникова-Печерского.

За счет переводной житийной литературы удовлетворялась и потребность древнерусского человека в беллетристическом чтении. Многие переводные жития святых напоминали "благочестивые романы". Так, "Житие Евстафия Плакиды" имело лишь традиционно агиографические начало и конец, повествующие о крещении стратига (полководца) Плакиды и его мученической смерти. Основу жития составлял рассказ об удивительной судьбе этого человека, где использовались типично романные мотивы мнимой смерти, долгой разлуки, случайной встречи. Прославление христианского мученика шло через увлекательное повествование о злоключениях героя, прошедшего испытание нищетой, безвестностью, утратой близких и вознагражденного за терпение славой полководца и счастьем воссоединения с семьей.

"Народными книгами" Средневековья являлись патерики , или "отечники". Это были сборники рассказов о святых определенной местности, на что указывают названия патериков: Синайский, Египетский, Иерусалимский, Римский. Повествование в патериках имеет много общих мест (на уровне тем, сюжетов, мотивов, образов), однако у каждого "отечника" есть и свои оригинальные, неповторимые черты.

Для Египетского патерика , сложившегося в IV–V вв., характерна поэтизация крайних степеней аскезы – пустынножительства, затворничества, столпничества и т.п. Рассказы патерика прославляют монахов,

которые давали обет молчания, подолгу обходились без еды и сна, совершая молитвенный подвиг. Им помогали ангелы, исцелявшие от болезней и приносившие пищу. Бесы, принимая разное обличье (духовного учителя, юной и красивой девы), подвергали их искушениям. Отшельника Нафанаила, давшего обет никогда не выходить за порог кельи, дьявол пытался изгнать вон, являясь то в образе воина, который громко хлопал бичом, как у палача, то в образе ребенка, попавшего в беду. У десятилетнего мальчика, погонщика осла, перевернулась повозка с корзинами хлеба; ребенок молил святого о помощи, так как приближалась ночь и он мог быть растерзан гиенами. Нафанаил проявил твердость и нс нарушил правила, что соблюдал 37 лет. По словам святого, он давно умер для мира, помочь которому может лишь Бог.

К отличительным признакам Египетского патерика ученые относят "острое ощущение бытового колорита и редкую непосредственность изложения" (С. С. Аверинцев), "безыскусственность формы и сложнейшую проблематику периода становления монашества" (Н. И. Николаев). Согласно одному из рассказов святее почитаемого всеми отшельника Питирума оказалась юродивая из женского Тавенниского монастыря. Монахини гнушались "дурочкой", не сажали за один стол с собой, и та жила на поварне, довольствуясь сметенными со столов крошками и объедками. Над ней смеялись, поливали помоями, мазали нос горчицей, ругали и били, однако девушка безропотно сносила все оскорбления. "Она – лучше тебя, – сказал ангел отшельнику Питируму. – Ведь... сталкивается с великим множеством людей, но сердцем ни разу не отступила от Бога, а ты, сидя здесь, мысленно блуждаешь по городам".

В патериках проблемы истинного и ложного благочестия, выбора того или иного вида подвижничества, взаимодействия мирского и сакрального облекались в форму занимательного рассказа, где было много реалий быта, острых коллизий, неожиданных сюжетных поворотов и развязок. Египетский патерик интересен своими портретными и пейзажными зарисовками. Среди его героев много запоминающихся, не похожих друг на друга лиц. Это и авва Илия – "дрожащий от старости" пещерник 110 лет, известный своими аскетическими подвигами; и полиглот авва Феона, свободно читавший на римском, греческом и египетском языках. Это и миротворец авва Аполлос, прекративший вражду между селениями из-за пахотной земли; и авва Евлогий, который 15 лет ухаживал за увечным, подобрав его на торжище.

Авторы пятериковых рассказов внимательны к людям с необычной судьбой, богатой экстремальными ситуациями. "Романную" биографию имеет, к примеру, Моисей, чернокожий эфиоп, в прошлом – непокорный раб и главарь шайки разбойников; человек огромной физической силы и необузданного нрава, который, раскаявшись в своих преступлениях, стал монахом. В борьбе с "блудным грехом" на протяжении шести лет он ночью нс спал, воздерживался от пищи и изнурял себя работой водоноса. Удар палкой по чреслам, который нанес Моисею подстерегший его у источника бес, заставил монаха страдать телесно, но способствовал духовному выздоровлению. Житие Моисея отличается обилием выразительных деталей.

Запоминается сцена переправы разбойника через разлившийся Нил: Моисей плывет, зажав в зубах нож и повязав вокруг головы хитон. Вещность изображения при этом является не только следствием интереса агиографа к быту: реалия выполняет в тексте и символическую функцию. Как нож, несущий смерть, знаменует греховное прошлое героя, так вода, которой Моисей тайно снабжает тех, кто не может из-за старости ходить на источник за несколько верст от монастыря, является залогом жизни в Ските (египетской пустыне).

Древнерусского читателя поражал экзотический мир христианского Востока, где человеку угрожали то бушующая морская стихия, то испепеляющий зной пустыни. Египетская жара сравнивалась в патерике с "пещью вавилонской". Макарий Александрийский предпочитал передвигаться по пустыне ночью, сверяя свой путь по звездам, ибо днем его мучила жажда и в воспаленном сознании возникал мираж – девушка с кувшином, из которого капала вода. Монахи-пустынножители часто были вынуждены довольствоваться росой, которую собирали с камней в кувшины. Среди чудес, совершаемых египетскими святыми, много связанных с водной стихией: силой молитвы они превращали морскую воду в пригодную для питья, изменяли русла рек, низводили с неба потоки дождя на растрескавшуюся от зноя землю.

Скитский и Иерусалимский патерики , составленные в V–VI вв., включают анонимные рассказы и изречения отцов церкви, распределенные по тематическим главам, каждая из которых призвана раскрыть ту или иную монашескую добродетель ("О смирении", "О провидцах" и т.п.). В Азбучном патерике материал расположен согласно алфавитному порядку имен подвижников. В этих "отечниках" получают дальнейшее развитие демонологические мотивы, для которых характерно отождествление языческого и дьявольского. В Скитском патерике один из отшельников Фиваидской пустыни, бывший сыном языческого жреца, "видит" и "слышит", как в храме Сатана допрашивает демонов, искушающих христиан. Он сурово наказывает за "непроворство" тех, кто в течение 30 дней устраивал "брань, и многъ мятежь, и пролитье крови" среди людей, за 20 дней "воздвигал" бури и топил корабли на море, за 10 дней ссорил жениха и невесту. Поцелуя Сатаны, его венца и особой чести восседать вместе с ним на троне удостаивается тот демон, который 40 лет искушал святого в пустыне, а "в сию нощь низложихъ и в любодѣяние".

Неизменным интересом у древнерусских писателей и читателей на протяжении всего Средневековья пользовался Синайский патерик , или "Луг Духовный". Он был составлен монахом Иоанном Мосхом в VI–VII вв. и рассказывал преимущественно о быте палестинского монашества. Положенный в основу патерика мотив хождения учителя и ученика по монастырям христианского Востока позволил насытить повествование сведениями географического и этнографического порядка, вести рассказ о святых в разной жанрово-стилевой манере. Некоторые фрагменты патерика, состоящие из двух-трех строк, написаны в духе документального свидетельства о подвижниках. Они имеют вид памятки, где перечислены главные добродетели или подвиги святого: один старец всю жизнь ничего не вкушал, кроме хлеба и воды; другой прославился тем, что никогда "отъ церкве не излазя"; третий – тем, что "николиже на ребрѣхъ съпавъша". Главы патерика малого объема могут представлять собой запись мудрых изречений: "человекъ подобие Божие вѣ искони, бысть же подобие звѣрино, испадъ от Бога" или "сстьство въздвижеть похоть брании, нъ постьная заповфць угашаеть сия".

В состав Синайского патерика входит много произведений беллетристического характера, например рассказ аввы Палладия о том, что поведал ему "корабельный старейшина", судно которого нс могло сдвинуться с места, пока на его борту находилась великая грешница – женщина, убившая детей от первого брака, дабы снова выйти замуж. Из опасения, что злодеяние откроется, Мария бежит из родного города и оказывается на корабле. Пожалев женщину, "корабельник" дал ей лодку, но та тотчас пошла ко дну.

Остросюжетными являются также рассказы патерика о раскаявшихся разбойниках. "Страшную повесть" поведал вор, обкрадывавший могилы, но после того, как неожиданно воскресшая девушка обличила его в неправедном образе жизни, раскаявшийся и ставший монахом. Характерно включение в повествование прямой речи, диалогических сцен, что усиливает драматизм ситуации, подчеркивает "живость" героев и достоверность невероятного. Девушка, которую вор лишил "богатых риз", восстав из гроба, взывает к его совести: "Не должен ли ты был пощадить меня, мертвую, как я предстану нагой перед Христом; обнажив меня, ты укорил и мать свою, родившую тебя женщину".

Особый цикл рассказов Синайского патерика посвящен трогательной дружбе между монахами и животными. Святые кормят с рук свирепых львов, переходят невредимыми реку, кишащую крокодилами. Хорошо известна история старца Герасима, который исцелил льва, вынув занозу из его лапы, а зверь потом преданно служил ему (пас осла, носил воду из Иордана), как верный ученик, всегда следовал за ним. После смерти Герасима лев на могиле старца "ударяя главою о землю зѣло и ревы", пока не умер от тоски.

Патерики содержали не цельные жизнеописания святых, а короткие рассказы о самых ярких эпизодах подвижнической деятельности монахов – "воинства Христова": о том, как старец Феои "связал молитвой" пришедших к нему грабителей; как благочестивая черноризица выколола себе глаза, узнав, что ее взгляд возбуждает в юноше любовную страсть. Стиль патериковых сказаний обычно сравнивают со скромной, одноцветной и простой по крою монашеской рясой, настолько он далек от установки поразить читателя "красноглаголанием".

Переведенные с греческого языка на славянский уже в X–XI вв., патерики рано вошли в круг чтения древнерусского человека, приобщая его через простые по стилю и занимательные по форме рассказы о жизни монахов к высоким истинам христианства, формируя новый идеал поведения. Под влиянием переводной литературы "отечников" складываются русские патериковые своды, обычно монастырские, – Киево-Печерский, Волоколамский, Псково-Печерский и Соловецкий. Рассказы патериков, позднее включенные в Пролог, "прелестью простоты и вымысла" привлекали А. С. Пушкина и Л. Н. Толстого, Н. С. Лескова и В. М. Гаршина.