Служба в ввс ссср воспоминания. Воспоминания технаря. «Дружба» с местным населением

Записки механика - прибориста.

Служба. Один день.

Развод закончился и мы пятеро дежурных по стоянкам подразделений пошли к поджидавшему нас ГАЗ-66-му, чтобы убыть на аэродром для смены своих товарищей. Этот наряд на службу существует только в авиации. Наряд не очень обременительный, а летом даже по своему привлекательный, благодаря возможности побыть одному утром или вечером на стоянке своего подразделения - эскадрильи, ТЭЧ (технико-эксплуатационная часть) полка или позиции подготовки ракет. В хорошую погоду можно посидеть на травке капонира, погрызть травинку, помечтать. Да и в течении дня обязанности не очень тяготят дежурного - надо только отвечать на телефонные звонки, встречать и докладывать начальнику ТЭЧ о прибывающих. Правда у ДСП имеется автомат с боевыми патронами и тут надо объяснить, почему среди обслуживающих самолёты техников и механиков находится солдат-механик с автоматом. Ответ прост, главная задача ДСП - отразить нападение врага на стоянку его подразделения и воспрепятствовать возможному угону самолёта.

Но такого на моей памяти не случалось и поэтому мы бодро забрались в кузов, расселись на боковых лавках и положив на колени свои автоматы, начали отсчёт времени своего наряда. 66-й тронулся с места и миновав КПП, повернул налево на улицу Царского Села, ведущую прямо на наш аэродром. Надо сказать, что эти ежедневные поездки на аэродром всегда были одним из моментов в службе, которые её разнообразили. А сейчас - тем более, потому что в кузове нас немного и все могли, усевшись на самом краю и на девчонок поглазеть и себя - героя, им же показать. Служивший - да поймёт меня.

Едем, глазеем вокруг - на девчонок, дома, машины и вдруг понимаем, что ещё минуту назад полная машин улица, стала пустой, то есть за нами никто не едет, все легковушки как корова языком слизала.. Что, почему, случилось может что в городе, промелькнула мысль, куда это они все подевались,И тут же пришла разгадка - едва только глянув на то, как наши АКМ лежат у каждого из нас, а всё оружие мы положили так, что стволы автоматов смотрели наружу. Картина была ещё та - едет военный грузовик, из кузова которого торчат пять стволов, лежащих на наших коленях автоматов. Вот все попутные машины и отстали, от греха подальше.

Быстро пролетели несколько минут езды по улицам города и вот мы миновали КПП аэродрома и, проезжая по рулёжной дорожке, идущей параллельно взлётно-посадочной полосе, высаживали одного за другим ДСП первой, второй потом третьей эскадрильи. Четвёртым выпрыгнул из кузова я. Вот и стоянка ТЭЧ. Я прошёл двадцать метров и увидел своего друга - Володю Гуськова, который ждал меня с нетерпением. Его наряд заканчивался, мой начинался.
Володька, отдав мне ключи и печать, ушёл на рулёжку ждать ГАЗ-66, который высадив заступающих в наряд, на обратном пути собирал сменившихся.
Было около семи вечера, а аэродром ещё жил полной жизнью - сегодня были полёты у третьей эскадрильи, самолёты взлетали и садились, звук двигателей доносился и до меня, хотя наша стоянка и было в стороне от этого действа.

Смеркалось, хотя настоящей темноты в это время года у нас под Ленинградом не бывало - белые ночи. Однако шлейф пламени из двигателя взлетающего на форсаже МиГа становился виден гораздо отчётливее сейчас, чем днём. Было что-то завораживающее в этом - огромное открытое пространство аэродрома, заходящее солнце, почти беззвучный из-за расстояния, взлёт самолёта, моё одиночество на стоянке, располагавшее к восторженным мыслям о молодости, здоровье, радости жизни и исключительности происходящего со мной здесь и сейчас!
Я любовался взлётами и посадками самолётов, не забывая регулярно обходить с осмотром территорию ТЭЧ. Меж тем время подходило к полуночи, полёты заканчивались. Самолёты уже не взлетали, и как я мог видеть, крайний самолёт произвёл посадку полчаса назад. Звуки работы аиадвигателей затихли, и над аэродромом повисла тишина. Ночь вступала в свои права.

Я позвонил в караульное помещение, чтобы узнать, когда меня приедет менять часовой роты охраны. Ответ был обнадёживающим - скоро. Мне хотелось поскорее попасть в казарму, сдать оружие и успеть в столовую, пока оставленный для таких как я расход (кто не знает - это хранимый в течении трёх часов летом запас горячей пищи) не остыл, а то пребывание на свежем воздухе и сам молодой организм так разыграли аппетит, что…тут я сглотнул слюну и переключился на мысли о раннем подъёме, который ожидал меня, через часов пять. В это дежурство мне «повезло» - позднее окончание полётов третьей эскадрильи, через несколько часов плавно перетекало в начало полётов первой. А это означало только одно - короткий сон и встреча рассвета на аэродроме. Впрочем - это был удел всех ДСП летом, так как полк в это время года летал много и с удовольствием.

…Прошло полчаса и за это время я успел сдать стоянку под охрану часовому, проверив вместе с ним и разводящим все печати и замки на территории ТЭЧ, дождаться караульную машину на обратном пути, приехать с ней в караульное помещение, расписаться в журнале о сдаче стоянки и, выйдя оттуда на рулёжную дорожку, остановить возвращающийся с полётов АПА (аэродромный пусковой агрегат) - машину на базе «Урала». Всё - домой, как бы парадоксально это не звучало. Я сел в кабину и поставив АКМ между колен, начал предвкушать горячую пайку в столовой, где уже никого нет, и только полусонный наряд по кухне заканчивает приборку.

Автомат и патроны сданы в оружейную комнату, ещё слегка теплый ужин в - желудке, а сам я - в койке, лежу среди давно спящей казармы и впереди у меня …нет… не пять, а уже всего четыре часа до того момента, когда дневальный разбудит и …всё начнётся сначала - автомат в руки, кузов грузовика, спящий аэродром, караульное помещение, журнал, разводящий, приём стоянки у часового, промозглый рассвет, очень медленно становящееся тёплым утро, по мере того, как солнце поднимается над горизонтом.
А сейчас - спать, спать…

Четыре часа пролетели, как пять минут и вот я встречаю раннее летнее утро на аэродроме. Восходящее солнце, едва показавшееся над капонирами, быстро начинает нагревать остывший за ночь воздух. Лёгкий озноб, временами пробегающий по моему, ещё окончательно не проснувшемуся телу, спрятавшемуся в робких попытках согреться в летнем солдатском обмундировании, почти ушёл, как и ушли, связанные с ним мысли о тёплой койке в казарме, горячем чае и хлебе с маслом, который должен был бы ждать меня в столовой…если бы я не был в столь ранний час здесь, на продуваемом всеми ветрами аэродроме, своего родного 66-го полка истребителей-бомбардировщиков. Такая уж доля дежурного по стоянке подразделения.

Сегодня полёты в первую смену и все стоянки приняты у караула в начале шестого утра. Ну что же, техники и механики первой эскадрильи, так же как и я, поднятые в половину пятого, уже вовсю работают на самолётах, стоящих в капонирах - идёт предполётная подготовка. Мне же ещё предстоит дождаться своих - ТЭЧ полка не зависит от начала и окончания полётов, у нас работа по распорядку дня - в 8 часов начало, в 17 - окончание. Значит, есть время подумать в одиночестве, не забывая при этом посматривать за ангаром и двухэтажным зданием ТЭЧ. Завтрак привезут к восьми часам на КП. Придётся протопать километр с небольшим, но только после того, как наш «Урал» высадит на бетонку моих друзей-механиков и кто-то из моей группы регламентных работ подменит меня, на время, надев повязку с буквами ДСП и взяв, переданный мной мой собственный АКМ с одним рожком, снаряжённый 30-ю патронами.

Так я думал, сидя на обваловке капонира, подставляя солнцу лицо и постепенно согреваясь. Аэродром оживал, воздух наполнялся звуками запускаемых реактивных двигателей. Уже приземлился МиГ командира полка, слетавший на разведку погоды и по рулёжке, мимо меня, легко проскользил первый самолёт летающей сегодня эскадрильи, направляясь к ВПП.

Мне стало хорошо - лето, солнце,аэродром, самолёты …и радость от того, что мне повезло служить в авиации, что АКМ, стоящий между моих колен, хоть и грозное оружие в умелых руках, но не основное для меня - механика по авиаоборудованию самолётов. Мои руки более привычны к отвёртке и гаечному ключу и голова занята мыслью не как попасть в цель из автомата, а как грамотно и аккуратно сделать свою работу на регламенте.
Радовался я и тому, что, сменившись из наряда, завтра приеду на аэродром, переоденусь в техническую форму, получу задание начальника группы капитана Кирьянова, возьму в инструментальной свой личный чемоданчик с ключами и отвертками, моток контровочной проволоки, переноску и отправлюсь работать в ангар, к ждущему меня там МиГу.

Тут ход моих оптимистических мыслей слегка замедлился из-за того, что вспомнил я, как выливается на руки и за шиворот технички энное количество керосина из бака в гаргроте, когда приходится снимать тамошний датчик уровня топлива. И никуда от этого не деться - зажатый в нише, в которую происходит уборка шасси при взлёте под левой плоскостью, а только отсюда и можно снять пресловутый датчик, я не могу отклониться от этой струйки топлива, пока аккуратно не выну датчик из отверстия в баке.

Да…однако, установка его после проверки на стенде на своё место - отдельная история.
Вставить датчик назад на своё место довольно просто - защемился в нишу, правой рукой взяв датчик за фланец и направив поплавок вверх, подаёшь его в отверстие. Хорошо - ничего на тебя уже не течёт - всё вытекло при съёме. Вот уже ввёрнуты от руки болты и ключом с карданным шарниром дожаты до необходимого момента затяжки, надо сказать определяемого опытом работы механика. Главное не перестараться и сделать так, чтобы отверстия в головках болтов расположились после затяжки правильно - так, чтобы контровочная проволока, пройдя через эти отверстия и туго скрученная на выходе из них, не давала болтам провернуться и вывернуться в конечном счёте от вибрации в полёте.Одно из главных дел, чему меня учили полгода в школе младших авиационных специалистов - это правильно контрить всё, что надо контрить в самолёте.

А теперь вернёмся к самому процессу контровки болтов крепления датчика. Когда мне выпадала эта работа, я всегда мечтал, как бы хорошо было бы, если бы у меня были бы три руки. Почему - да всё очень просто. Чтобы законтрить пару болтов на фланце «моего» датчика, которые располагаются так, что их не видно вовсе, а всё приходится делать наощупь, надо: в первой руке держать гаечный торцовый ключ с карданным шарниром, во второй - переноску, ибо в нише уборки шасси темно, ну просто совсем, а в третьей руке - зеркало на длинной рукоятке, с тягой, для отклонения непосредственно самого небольшого зеркальца на нужный угол, чтобы увидеть всё таки эти «невидимые» пару болтов и суметь продеть контровочную проволоку в совсем небольшие отверстия в их головках..

А когда всё сделано и доложено технику группы для проверки, то можно наконец, распрямится, потянуться после довольно продолжительного нахождения в тесном пространстве и в очередной раз подумать о том, что кто-то в это время бежит по полю с криками «Ура!», копает окоп в полный профиль, ходит в караул через день, словом делает то, что не идёт ни в какое сравнение с моей «интеллигентной» работой на самолёте и …позавидовать самому себе.
Поднявшееся уже довольно высоко солнце не только согрело меня, а даже начало погружать в лёгкую дрёму, чему я не особенно сопротивлялся, зная точно, что услышу загодя звук мотора нашего «Урала» , везущего в ТЭЧ первым рейсом офицеров-техников и прапорщиков-механиков, как только он подъедет к повороту на нашу стоянку и я вполне успею принять бравый вид и доложить начТЭЧ о том, что во время моего дежурства никаких происшествий не произошло.
Дальше будет как обычно - проверив печать на входной двери в здание и на воротах ангара техники пойдут в помещения групп переодеваться в техническую форму, получать задания на сегодняшний день от начальников групп, покурить до приезда механиков срочной службы, за которыми уже уехал наш тягач.

Ещё через минут двадцать «Урал» показался со стороны рулёжки и не заезжая на стоянку ТЭЧ остановился. Из кузова посыпались механики- солдаты и я почувствовал, что давно хочу есть и что пора отдавать автомат и повязку и отправляться на КП завтракать.
И вот я уже иду быстрым шагом по рулёжке, направляясь к заветной точке на аэродроме, где ждёт меня каша, горячий чай, двадцать грамм масла на куске белого хлеба и возможность не торопясь вернуться к своим обязанностям. Зачем спешить, когда ты сыт и весел, а до конца наряда осталось каких-то11-ть часов. «Так думал молодой повеса, летя в пыли на почтовых…» - некстати всплыли в голове строки Пушкина, так как пыли не было и в помине - аэродромная рота не зря ела свой хлеб. Все рулёжные дорожки были чисты до безобразия.

Ну, вот и показались столы, за которыми доедали свой завтрак эскадрильские механики, повар на раздаче, достающий из термосов черпаком кашу. Ветер донёс и аппетитный запах, исходящий от термосов…ну вот ещё чуть-чуть и…но не тут то было, как выяснилось пару минут спустя, когда я подошёл к раздаче и собрался получить свою порцию энергии. Повар из батальона аэродромного обслуживания сбивчиво начал объяснять мне, что расход закончился из-за того, что….я уже не слышал его слов, погружаясь в обиду и злость от перспективы остаться голодным до обеда, когда мой завтрашний сменщик по наряду привезёт мне мою пайку в котелках из столовой в расположении.

Ладно, «на обиженных воду возят» - опять всплыли в памяти подходящие к месту строки, настроение, ещё пять минут назад радужное, стремительно покидало меня, и хоть я был уже «стариком», но повар из батальона был мне знаком, разве что наглядно. Зная это, я понимал, что чего-то требовать бессмысленно, чаю он, конечно нальёт, но хлеб без масла с кружкой чая - слабое утешение. И тут я увидел своего ДСЧ, моего непосредственного начальника в этом наряде. Он выходил из здания КП, на ходу вытирая губы платком, и это означало, что товарищ лейтенант позавтракал только что и никто ему не сказал, что расхода на него нет, и вот он сытый и довольный идет в мою сторону. Я пошёл навстречу ему и когда он поравнялся со мной, отдал честь и доложил лейтенанту о своем неудачном визите на завтрак. Он выслушал меня и по выражению его лица я понял, что он не представляет себе что же ему делать, как выйти из этой ситуации, т.к. он тоже молодой лейтенант и никогда не знал этого повара, а если у того закончился расход, то что же он сделает и все в таком же духе.На моё счастье в этот момент рядом проходил наш начштаба подполковник Бялкин Марк Давыдович и видимо он услышал мой доклад. А дальше было так - начштаба сказал мне - Ефрейтор идемте со мной - и я послушно пошел следом за ним, ещё не до конца понимая, что всё это значит. Мы вошли в здание КП и оказались в помещении столовой лётного состава. Подполковник усадил меня за стол, застеленный белой скатертью, а подошедшей официантке сказал, что бы она накормила меня. Через минуту передо мной стояла фарфоровая тарелка с пюре и котлетой, вазочка с салатом и стакан чаю в подстаканнике. И ещё - белый хлеб с маслом. Масла было на глаз грамм 40, т.е. в два раза больше полагающейся мне нормы. Мне сразу стало хорошо, даже не просто хорошо, а чрезвычайно хорошо. Служба снова налаживалась.

Не торопясь, я возвращался в ТЭЧ. По дороге думалось легко и весело.
Неудачно начавшийся завтрак завершился «праздником живота». Ай,да Марк Давыдыч! ЧЕЛОВЕК!
После этих утренних событий дальнейшая служба протекала в более спокойном русле. Солнце поднялось уже довольно высоко, воздух прогрелся и стало довольно жарко.

По трансляции диспетчер объявил, что личному составу можно работать на технике сняв технические куртки, другими словами - раздеться по пояс, оставшись в брюках и беретах. Молодежь встретила объявление с радостью и тут же механики защеголяли по стоянке с голым торсом. Зато более старшие по возрасту, прапорщики недовольно ворчали. В армии должно быть единообразие, но зябнущие «старики» всеми правдами и неправдами уклонялись.

Что бы не мешать работе своим товарищам, ДСП обычно устраивался в тени большой армейской палатки, в которой хранились лестницы, стремянки, эстакады, ручные краны и лебёдки, а также другой такелажный инструмент, необходимый для проведения регламентных работ на самолёте. На столе стоял телефон и отсюда открывался отличный обзор на всю стоянку, так что любой прибывающий был виден издалека и дежурный успевал встретить его у ворот, осведомиться о цели прибытия и доложить начальнику ТЭЧ. Впрочем, коллеги-эскадрильцы запросто приходили по делам и это были рабочие моменты, не требовавшие точного выполнения устава.

Не заметно пришло время обеда, и стоянка опустела - офицеры уехали в техническую столовую, а механики в столовую в расположении полка. Снова я один на стоянке, сижу в тенёчке, поглядываю по сторонам, жду, естественно, что мне привезут поесть. Надо сказать, что обед дежурным привозили товарищи, получив его в столовой в котелках. В одном было первое, во втором - второе, а во фляжке - кисель или компот. Летом это было хорошо, пища не остывала, а вот зимой, пока её довезут по морозцу до аэродрома…приходилось есть «прохладное», если не сказать - холодное.
Вот котелки у меня в руках, автомат за спиной и я удалился в курилку, где стояли скамейки по кругу, а в центре был стол. И приступил к принятию пищи.

В это время в группе ЛИК, которая занималась газованием выходящих с регламентных работ МиГов, начался этот, надо сказать, весьма шумный процесс. Суть в том, что закреплённый тросами самолёт, стоящий перед отбойником - металлической конструкцией в виде наклонного лист стали, расположенный примерно под углом в 45 градусов и служащий для отведения струи горячих газов из сопла реактивного двигателя вверх, «гонялся» техником группы на всех режимах и грохот от этого стоял неимоверный. В это время разговаривать поблизости было невозможно, приходилось кричать, а стёкла в здании ТЭЧ дрожали.

Под такой аккомпанемент я и обедал и был очень удивлён, когда после этого, собрав котелки пошел в здание помыть их и встретил по пути начальника ТЭЧ капитана Голуба, который остановив меня спросил, где это я болтаюсь и почему не реагирую на объявления по трансляции и что он меня уже давно ищет и т.д. На что я резонно ответил товарищу капитану, что я не слышал объявлений по трансляции из-за газовки, а вообще - виноват. На этом инцидент был исчерпан и я, поставив котелки, отправился выполнять приказание капитана.

Прошло ещё пару часов и вот я стою и смотрю вслед нашему тягачу, увозящему в казарму отслуживших ещё один день товарищей, вернее отработавших, ибо назвать службой то, что мы делали на самолёте, было бы неправильно. Мы работали и работали в удовольствие - вот ведь в чём дело. И пропахшие больше других керосином механики по самолёту и двигателю, и серьёзные вооруженцы, и чистенькие прибористы и электрики, ребята из группы САПС (системы аварийного покидания самолёта), а также наши слесари и сварщик из группы СМГ (слесарно-механическая группа).

Ещё немного, ещё чуть-чуть и из остановившегося вдалеке на рулёжке знакомого до боли ГАЗ-66-го, выпрыгнул с автоматом в руках мой товарищ Вовка Деенков и быстрым шагом направился ко мне.
Вот и заканчивается мой очередной наряд на службу - очень неплохой наряд - дежурный по стоянке подразделения.
А завтра - на самолёт. Поработаем!

В школе я был дохлым, худым и болезненным маменькиным сыном. На занятия по физическому воспитанию почти не ходил, с детства был поставлен на диспансерный учет. Стыдно вспомнить, но я бегал последний, или предпоследний в классе, подтягивался один раз, и это при том, что у нас в школе № 4 (г. Первомайский Харьковской обл.) был лучший преподаватель физкультуры – Борис Васильевич Волошкин. Иногда я пытался начать заниматься дополнительно, но увы, надолго меня не хватало, тем более когда речь шла о кроссах на пять и восемь километров.

После школы я работал почти год на Первомайском хлебозаводе, а летом 1987 г. поступил в Ленинградский сельскохозяйственный институт (далее ЛСХИ). В армию мне предстояло идти весной 1988 года, и я с ужасом думал о ее приближении. Папа мой светлая голова, физкультуру не любил, к моему физическому воспитанию руку не прикладывал, мог меня от армии освободить, но сказал, что мне будет полезно послужить.

Проводы проходили в общежитии № 1 ЛСХИ, мои соседи по комнате Серега Петросян и Алик Курбанов, а также их друзья – почти все армяне по национальности приготовили царские кушанья: шашлыки, люля-кебаб, долму. Мама очень удивлялась всему этому, она рассчитывала на то, что ей придется целый день простоять у плиты, но когда она утром зашла в комнату, то ребята отправили ее отдыхать. Проводы прошли весело, до самого утра гуляли по г. Пушкину (там расположен ЛСХИ). Мама собрала мне немного вещей, при этом станок она купила мне один из самых дешевых, показывая его мне, она сказала, что у меня он все равно потеряется.

Утром 24 июня 1988 г. автобус отвез меня вместе с другими призывниками в г. Ленинград на проспект Обуховской обороны в ДК завода «Пигмент». Через пару часов нас распределили по командам и отпустили до 16 часов гулять. В моей команде № 895 было человек тридцать, я и еще трое ребят зашли в магазин, где мы купили две бутылки водки «Столичная» и устроились выпить и закусить у Володарского моста. Плавали корабли по Неве, а нам было чрезвычайно приятно наслаждаться в этот солнечный день последними днями свободы. Вечером нашу команду отправили на вокзал к поезду до Москвы, бравый усатый капитан, так и не сказал, куда же нас везут. Ехали в общем вагоне, народу до ужаса много, спал на третьей полке. В Москве стало известно, что везут нас в Самарканд, а ехать туда трое суток.

В Москве за ожиданием прошел целый день, показавшийся вечностью. Казанский вокзал был грязным, единственное, что меня отвлекло, так это матч чемпионата Европы СССР - Голландия. Наши проиграли, народ в зале ожидания ругался, пил пиво, водку. Почти в полночь сели в поезд до Самарканда. Вагон общий, вонючий, забитый битком, мое место правда лучше, чем в поезде до Москвы, еду на верхней полке. На второй день пути наступает страшная жара, вагон наполняют лица неизвестных народностей, мусор везде, в туалет ходят не закрывая двери, иногда прямо на пол.

Все три дня пути пили пиво и водку, несмотря на протесты сопровождавшего нас капитана. Из всей команды он особенно зол на меня и еще одного парня, обещает какой-то «зеленый городок». В Казахстане поражают ж.д. станции, они представляют собой две железобетонные плиты и один вагончик, а вокруг пески, по которым бродят многочисленные толпы верблюдов. На одной из станций увидел у казашки бутылки с молоком, захотелось страшно, оказалось, что это не коровье молоко, а кумыс. По-плевался и отдал единственному в нашей команде узбеку. Второй день пути ужасно длинный, под вечер зашел в вагон мужик в халате, предлагал всем купить у него шербет. В отсутствие чая его конечно же не хочется. Тогда он решил провести для нас экскурс в историю. Вон говорит, видите развалины, там жил великий шах, у него было сто жен, он каждый день ел шербет, и на каждую у него стоял. В ответ ему нагрубили, имея в виду то, что мы едем в армию, а не к девушкам на свидание. Он однако, не обиделся, ушел в другой вагон.

В Узбекистане ночью поезд долго стоял на станции Чарджоу, пожалуй это единственная станция которая мне запомнится на всю жизнь из этого путешествия. Здесь у меня чуть не отобрали мои последние сбережения, при этом угрожая ножом. Хорошо, что вышли еще другие ребята и все вместе мы дали отпор юным узбекам. Потом пришел милиционер, разбирался с нашим капитаном, и тот еще раз дал мне понять, что кроме «зеленого городка» мне ничего не светит.

Наконец-то утром 28 июня 1988 г. приезжаем в Самарканд. Уже на вокзале, пока капитан ходил узнавать за транспорт, нас обступили местные жители, и покупали у нас одежду, кепки, ремни, все то, что нам уже не понадобится. Пришел капитан, ругается, говорит, что будем добираться на троллейбусе. Ехали долго, зажарились все. Наконец длинный, высокий металлический забор, это учебная бригада связи.

Нас провели сразу в баню, здесь мы сняли с себя свою одежду, мылись, нас осматривал врач, выдали новую форму. Переодевшись, мы не без ужаса смотрим на себя в зеркала. Форма очень красивая и удобная, куртка х.б. как у десантников, полусапожки на шнурках, но все на нас висит, все не по размеру, панама, например 60, сапоги вместо 44 - 45. Повели нас в учебный корпус, где усадили за парты. По очереди приходили за нами командиры учебных подразделений. Всех разобрали, остаемся мы с одним парнем в пустом классе, только через час за нами зашли старший лейтенант, больше похожий на атамана разбойников, громила с огромными усами, кобура с пистолетом висит как у ковбоя, с ним старший прапорщик на первый взгляд совершенно обычного вида. Посадили нас в старенький «Иж» и повезли в «зеленый городок», обещания капитана начинают сбываться.

Всю дорогу мы на заднем сиденье молчали, только один раз сказали спасибо, когда не надолго мы сделали остановку у бочки с квасом и «старлей» нас угостил. Выехали за город, все пустынно, краски блеклые, солнце печет нестерпимо. В машине открыты окна, но жара чувствуется все равно. Подъезжаем к какому-то бетонному забору, на углу стоит солдат и машет полотенцем, «старлей» матерится и нажимает на газ. Метров через триста у забора стоит еще один солдат и тоже машет полотенцем, оказалось, что это сигнальщики, выставленные сержантами, на случай возвращения командира роты. «Старлей» матерится уже в казарме, оказалось он и есть командир отдельной роты, в которую нас привезли. Сержанты по его отъезду смотрели телевизор, что без его ведома не разрешается делать.

Место, где расположена рота, оказалось полигоном. Мы часть бригады связи, территория обнесена бетонным забором, внутри несколько кирпичных построек и довольно большое количество деревьев и кустарников, а за забором пески, каньоны и верблюжья колючка. Поэтому и называется наше место «зеленый городок». Судьба наша печальна, больше половины из нас по окончании учебы уходят в Афганистан. Рядом с нашей учебной ротой расположилась бригада связи, танковый полк и полк ВДВ, а также свалка уничтоженной моджахедами советской военной техники.

Сержант Чернецов со снисходительной улыбкой осматривает наши личные вещи, что-то выкидывается сразу-же, ложки, кружки относим в столовую. Определили меня в пятый взвод, командовал пока, что им командир второго отделения младший сержант Лебедев, командир первого отделения сержант Рудевич где-то в командировке, поехал за очередным пополнением, там же и командир взвода. Первые дни пока не было пополнения, все как-то было спокойно, казарма наполовину пустая, занятий нет. Первые наряды на КПП, учебному корпусу, дневальным показались чересчур легкими, и только наряд в столовую вызвал отвращение. Утренняя зарядка заключалась в том, чтобы добежать в одних трусах до Парка Победы, где недавно посадили молодые деревья, взять ведра и вылить под каждое дерево три, четыре ведра. Гораздо более досаждала жара, иной день доходило до 48 градусов в тени.

Еще в первые дни нам объяснили, что нужно хорошо мыть ноги, стирать носки, воду из-под крана пить нельзя (в Самарканде нет канализации, поэтому дизентерия здесь очень распространенная болезнь). Все же находятся умники не стирают носки, ноги заболевают грибком, вонь стоит жуткая. Вместо воды каждое утро заливаем наши 1,5 литровые пластмассовые фляги горячим чаем (на 900 л. воды 15 кг. верблюжьей колючки и 100 гр. зеленого чая). Остатки приносят в казарму, где разливают по графинам (стояли на каждой тумбочке на подносах, вместе с четырьмя стаканами). Те же, кто не удерживался и пил воду из-под крана проводил несколько дней в мучениях, а первую ночь в бесконечной беготне в туалет. Туалет был расположен метрах в двухстах от казармы, и не всем удавалось добежать до него, и такой солдат делал в штаны. Проснешься утром, а кто-то уже сидит сушится, благо все это быстро происходило, утром часа за два, в обед за 30 – 40 минут. Вскоре только единицы не выдерживали и пробовали пить сырую воду (в основном ребята из Прибалтики), стыдно, а вдруг не добежишь.

Из положительного, что сразу понравилось, был послеобеденный сон. Это здесь необходимость, так как очень быстро после 12 часов можно получить солнечный удар, до 15 часов было самое страшное время. Кормили же нас отвратительно, вот что можно было есть всегда, так это картошку, гречневую кашу, вареные яйца, хлеб, сливочное масло, фрукты, чай и компот. Первое время постоянно присутствует чувство голода, особенно у выходцев из Прибалтики. Помню, как один эстонец Паул Кывамаа, каждый день после обеденного сна шел в магазинчик танкового полка и покупал себе по пять-шесть пирожных. Где он умудрялся прятать деньги неизвестно, возможно у своего земляка, почти дембеля, заведующего свинарником бригады связи. Кстати он вскоре совсем перестал заниматься и перешел жил в свинарник, его готовили в преемники на это место.

В первый же день когда узнал адрес части, то аж голова закружилась, именно здесь год назад служил мой одноклассник Эдик Десятник, которому я сюда писал письма. Бывает же такое. А мой сержант Рудевич служил вместе с ним в одном взводе. Рудевич появился в один из вечеров, когда я заступил в наряд по учебному корпусу. Поднимается по лестнице незнакомый мне сержант, в парадной форме, с суками и довольной, наглой улыбкой. После моего рапорта, он стукнул меня в грудь кулаком и спросил в каком я взводе, еще один удар и он говорит, как мне повезло, так как я в его взводе. Еще один удар и я уже верю в это. Это произошло в первых числах июля, рота уже была полностью укомплектована, и нас стали готовить к принятию присяги.

Ежедневно строевая подготовка, читаем сто двадцать пять раз текст присяги. Жарко. 17 июля принимаем присягу, правда не в парадной форме, ведь она еще и не ушита на нас. По приказу Рудевича все сфотографировались с автоматом и текстом обложки, хотя в других взводах это было по желанию. Я был рад этому приказу, сейчас с удовольствием смотрю на себя, юного «чижа». В день принятия присяги нас очень хорошо кормили, единственный раз за все время. Спали с 14 часов до 19-30, вечером кино. Приехала автолавка, мы покупали пирожные и конфеты. На присягу приезжали родители двух солдат, узбека Шерали Отоханова и москвича Миши Кутотелова, его отец работал на строительстве в Узбекистане. Москвичу привезли много конфет, печенья, сигарет «Ява», так что праздник получился неплохой.

Все закончилось на следующий день. Занятия, крики, беготня, суета, оружие, ушивка формы. Все бегом, или строевым. Первые же марш-броски дали мне понять, что здесь останавливаться нельзя, стиснув зубы бежишь, так как рот отрыть просто невозможно от песка и пыли. И вот как описывал солдатский поэт эти впечатления:

Жара и ветер и песок

И сапоги в два пуда -

Свой первый в жизни марш-бросок

Я долго не забуду

Соленый пот бежит с лица,

Во мне уж все устало,

А километрам нет конца,

А воздуха все мало.

Безволье, лень, излишний сон,

Дым первой сигареты…

Мой первый в жизни марш-бросок

Он мне припомнит это.

И вспоминаю со стыдом,

Как слабостью томимый,

Я темп выдерживал с трудом

Дыша в чужие спины…

Пришлось начать бриться, хотя у меня всего лишь пушок. Опять же на голове кантик тоже надо брить. Зарплата 8 рублей 63 копейки, больше половины на сапожный крем, подшивной материал, ручки, конверты, бумагу. Очень люблю субботу – приезжает киношник, размещает аппарат на улице рядом с казармой, вся рота сидит пялится на старые фильмы, а я выхожу на полигон, выкапываю ямку в теплом песке и смотрю на большую медведицу. Ведь она была видна и из балкона моего дома в г. Первомайский. Так я общался с родителями.

Крики и маты усиливаются с каждым днем, занятия, соревнования между взводами. Работа на устройстве волейбольной площадки кажется раем. В классах душно, хочется спать, но мы учим уставы. Несмотря на то, что в классах стоит тропосферная радиостанция, которую нам предстоит изучить, мы ее месяца два даже не включали. «Отроки», «пипетки», «ланцепупы», как только нас не называли. Все это для нашего блага, ведь мы вроде как бы будущие командиры отделений. Если плохо что то делали днем, ночью сержант одевает спортивную обувь и выгоняет наш взвод бегать по каньонам и ползать по верблюжьим колючкам. В такие дни кошмарна и сама команда «отбой». За ней может последовать «подъем», или «поза крокодила», это когда ноги и руки упираются в края кровати, и ты висишь над ней. Так раз двадцать, вскоре становится весело, а не грустно.

Удивляет, что не хожу в санчасть, голова не болит, а занятия по военной подготовке даже нравятся. Большинство же курсантов завели себе на ногах грибок, теперь перед отбоем проносим перед сержантом начищенные ботинки и выстиранные носки. Кстати о ботинках, которые были у меня 45 размера и доставляли мне некоторое неудобство из-за большего размера. В одну из ночей мне их подменили на старые, но 44 размера. Оно и понятно, дембеля готовились к отъезду домой. Найдут на складе старые ботинки, а ночью подменяют их в учебном подразделении, где все новенькое. Панамы начали тоже воровать, так случилось и со мной. В туалете пока сидел, у меня кто то ее снял с головы и побежал, я ему кричал вдогонку, что она 60 размера, но разве это кого-нибудь остановит? Старшина же выдал мне старую панаму 55 размера, всю выцветшую, промазанную клеем, с наведенными рубчиками. Сержанты просто с меня не слазили заставляя панаму стирать и убирать всю ее дембельскую «красоту».

20 июля видели вдалеке смерч, сержанты рассказывали, что вот также однажды проходил он километрах в 10-15 от нас, а наш плац весь завалило мусором. А 14 сентября я видел сильную бурю в пустыне. Мало того, что ничего не было видно, но ветер, который дул с гор был очень холодный. Совершенно необычным событием для меня стал и ливень 21 сентября. Дело было к вечеру, сначала небо затянуло тучами, потом пошли мелкие капли дождя, а потом уже он «свалился» со всей силой, вся рота высыпала на улицу и стояла под дождем, несмотря на грозу. Так же неожиданно небо просветлело и перед нами развернулся во всей красоте закат. Ярко-красный на востоке, сине-ультрамариновый на западе, а с севера и юга сиреневый. Запах стоял такой как у нас дома.

Часто пишу письма домой, бабушке, классной руководительнице, многим знакомым и одноклассникам (Эдику Десятнику, Олегу Катаргину, Гене Скакуну, Алику, Саше Полещуку), ну и конечно девочкам, больше всего написал институтской подруге Росице Гелковой (болгарка) и Анжеле Ржевской (из Казачьей Лопани, с которой познакомился еще в восьмом классе в туристическом лагере). Особенно много написал их в тот период, когда меня оставляли охранять учебный класс с парадной формой.

Несколько дней по причине ремонта в кухне еду готовят в полевых кухнях, еда изумительная, с дымком. 28 июля впервые мы в каньонах занимаемся в полном боевом снаряжении. «Атакуем», «отступаем», «занимаем рубежи». Довольно интересно, по нам стреляют из автоматов холостыми патронами, потом рукопашный бой. Получил большое удовольствие, ведь я с детства «войнушки» любил. На полигон принесли чай, от этого еще большее удовольствие получил. Позже по команде надели противогазы, бежим в сторону неизвестной нам площадки. Некоторые из нас вытащили клапана, а нас загоняют в помещение, в которое запустили слезоточивый газ. Так что кто снял клапана противогазов, ходили с красными глазами, лицо у них чесалось.

На десерт после обеда и ужина стали давать виноград, персики, яблоки, что значительно скрашивает пребывание в столовой. С начала августа началась спецподготовка – изучение радиостанции, а также стрельбы, марш-броски, еще большая беготня по каньонам. Сержант меня уверяет, что дни в «учебке» покажутся для меня лучшими днями армейской службы. Отношения с ним несколько наладились, так как не последний солдат, стараюсь быть еще лучше. На 11 сентября прошусь в увольнение, хотя меня отпускали еще в середине августа, но мне то хотелось на день рождения. Попросил прислать родителей перевод 10-15 рублей, хочу позвонить им домой, заодно по-баловать себя вкусностями.

29 августа первый раз пошли на уборку огородов – здесь у нас выращивают лук, главным образом для заграничных подразделений. Убирать лук понравилось ужасно, во-первых вспоминал деда с его огородом, обедом кормили прямо в поле, очень вкусным, привезли арбузы, дыни, помидоры в неограниченном количестве. Позже мы часто ходили на такие уборки, иногда удавалось полакомиться отличным виноградом, прямо с лозы. Однажды проходили мимо озера, вода в нем была как в бассейне, чистая, прозрачная, с голубоватым оттенком. На обратно пути уговорили сержантов покупаться. Однако никто не смог зайти в воду дальше чем по пояс, холодная до ужаса. Оказывается озеро образуют родники и вода из гор, которые недалеко от нас. В сентябре и начале октября, практически до самых экзаменов ходили на уборку помидор, винограда, айвы.

В один из дней впервые увидел настоящих ослов, настоящих в том плане, что те которых видел в зоопарках, совсем не похожи на увиденных в Самарканде. К одному из солдат приехал дедушка, говорили из соседнего района, привез ему несколько чувалов всякого добра, лепешек с мясом хватило на обед всей нашей роте. На ослов мы обратили внимание тогда, когда они стали издавать страшный рев, видимо давно не «чуяли» хозяина. В этот момент мы готовились к построению на обед, вся рота высыпала за калитку, мы рассматривали этих животных издалека, так как они пытались грызнуть, или лягнуть. К ним подошел только один узбек, что приговаривая на своем родном языке, ослы успокоились, и он их гладил и тягал за уши. Вонь от них была страшная, а в завершение один из ослов навалил большую кучу навоза.

По-прежнему радуюсь всем занятиям в «войнушки». Все это чрезвычайно возбуждает. Вот 31 августа спрыгнули с огромного каньона, не беда что везде где-только можно почувствовать на теле был песок, но сам полет приятен. Огорчила ночная тревога. Ведь наша рота состояла из более чем ста курсантов, оружейная комната одна, очень тесная. По тревоге мы построились возле казармы через полчаса, стыдно. Назавтра нас гоняли еще крепче, да только на результат это не повлияло. Тормозов у нас было чрезвычайно много, и я с ужасом думал о том, если нас и на самом деле пошлют в Афганистан, или начнется война.

Одним из курсантов, который тормозил весь взвод, был уроженец г. Калуги Роман Пуляевский. Маленький, сгорбленный, болезненный юноша, в очках с большим минусом близорукости, он окончил школу с золотой медалью, а вот почему он попал в армию, мы все не понимали. Ему тяжело давались любые упражнения, строевая, работа на радиостанции. Над ним смеялись, обзывали, к концу «учебки» он стал порядочным психом, пробовал прыгать в окно, а что его ждало в новой части и вовсе неизвестно.

Главными раздражителями всей роты стали именно курсанты из моего взвода: казах Марат Оспанов, уроженец г. Ташкента Александр Ким, и уроженец г. Донецка Сергей Шевчук. Эта троица терроризировала всех, даже сержанты иногда не могли справится с ними. И только после избиения ими Владимира Перфильева, когда возникла угроза дисбата они успокоились и стали тихими, но с затаенной обидой на всех. Только однажды Сергей Шевчук и его земляк из г. Енакиево Сергей Карлаш позволили себе шалость на день шахтера. Они убедили сержанта Рудевича, что в этот день они не могут не напиться, обещали, что пить будут вдвоем, принесут чашмы и для сержантов. Они упились до такого состояния, что утром не встали на утреннюю поверку, хорошо еще не было офицеров. На занятиях они спали, а чтобы их не было видно, мы завалили их новыми шинелями, сложенными в учебном классе за два дня до этого.

Неожиданно для себя открыл возможность заваривать чай, сначала скромно для себя и двух приятелей, а потом об этом узнал сержант. Думал будет беда, ведь мы кипятильник смастерили из двух лезвий, а воду кипятили в полулитровой банке, что очень опасно я узнал только после того, как этот кипятильник однажды взорвался и обрызгал мой лоб кипятком, так что я ходил два дня с повязкой на голове. Сержант, однако, не только нас не ругал, но еще и поощрил, а ребята в увольнении купили фарфоровый чайник и кипятильник. И теперь на занятиях по изучению радиостанции я время от времени заваривал чай. К концу сентября у нас с приятелем Толиком Хитрым, был уже целый склад с сахаром, заваркой, сгущенкой, вареньями, конфетами. Все это хранилось в вентиляторном блоке радиостанции. Помню, как в октябре с большим нетерпением ждал посылку с нормальным чаем и растворимым кофе.

Постепенно моими чаепитиями прониклись другие курсанты и даже сержанты других взводов. Вспоминаю азербайджанца из Нахичевани Сардара Мамедова, который принес мне домашний лимон к чаю, что было на два дня просто невероятным событием. Как ребята приносили чай, сахар, конфеты из увольнения. Постепенно слухи о моей чайхане дошли до нового командира роты, который у нас проходил под кличкой «Чапай». У него были усы как у Чапаева и кривые ноги как у кавалериста, однажды он пришел в наш учебный класс и выгреб всю нашу чайную в свой кабинет. Через неделю правда все было куплено по новой, только теперь приходилось быть более осторожным во время наших чаепитий.

9 сентября мне было поручено заполнять несколько увольнительных билетов на 11 сентября курсантам из моего взвода, среди них и моя. Уже 8 сентября я получил две посылки к дню рождения и почтовый перевод, за которым мне пришлось ехать в Самарканд в учебную бригаду связи. В посылке родители прислали кроме конфет, печенья и сгущенки носки, носовые платки, тетради, конверты и другие мелочи. Все это ужасно пахло домом.

11 сентября пошел в увольнение. Вместе с товарищами мы не стали ждать автомобиля, или автобуса на дороге, а пошли через пески напрямик. Через сорок минут мы вошли в пригород. Он меня поразил глиняными стенами оград частных домов, высоченных словно крепость, решетками на окнах, и большим количеством винограда. На автобусе мы доехали до центра Самарканда. Первым делом пошли на рынок, для меня было совершенной неожиданностью, что нас угощали дынями, арбузами, персиками, лепешками. Лепешки с мясом стоили три штуки на рубль, но нам давали четыре. Тут же на рынке мы помыли фрукты и с удовольствием подкрепились. Немного прогулялись и вышли к городскому парку, вокруг него стояли несколько летних кафе с большими казанами, где узбеки готовили плов. Я как именинник решил угостить своих товарищей пловом. На 5 рублей нам дали огромный поднос с пловом, салат из огурцов и помидор, большой фарфоровый чайник с кипятком и маленький с заваркой зеленого чая. На другом подносе нам принесли порезанные на кусочки арбуз и дыню. Через час мы с трудом поднялись из-за стола. Гуляя по Самарканду мы зашли в книжный магазин, где я был шокирован изобилием книг на русском языке, которые у нас на Украине, да и в Ленинграде считались дефицитом.

В этот день мы попали и в старую часть Самарканда, один из узбеков повел нас к некрополю Шахи-Зинда. После Ленинграда меня трудно чем ни будь удивить, но то открылось моему взору, было настолько уникальным и невиданным ранее, что я долго жмурил глаза от восторга. Одиннадцать мавзолеев, многие из которых были с лазоревыми (голубыми) куполами, высокими порталами, покрытыми майоликой, узорчатые своды. Мы поднялись по огромной величественной лестнице и вошли в полумрак древних построек. Говорят, что в Самарканде нет больше таких памятников, превосходящих Шахи-Зинда по изяществу и разнообразию форм.

Совершенно удивительную панораму Самарканда я увидел от полуразрушенной мечети Биби Ханым, построенной Тимуром в 1404 г. после победоносного похода в Индию. Интересно, что еще при жизни Тимура она начала разрушаться, под ее разрушенными куполами видны звезды, недаром ее называли «млечным путем». Под ее величественными и высокими стенами, мы чувствовали себя маленькими букашками.

Последним местом куда мы попали в этот день был мавзолей Гури-Эмир. Здесь погребены Тимур, его сыновья, астроном Улугбек и др. Большинство из нас испытывало сильное волнение, трепет перед именами, которые известны всему миру. Здесь так тихо и спокойно, малолюдно, что испытываешь и страх, за то, что оказался совершенно в другом мире, в других столетиях. Мы шли молча по залам, между массивными, высокими сводами, мозаика рябила в глазах, близкое обморочное состояние нарушал только холод внутри мавзолея.

Домой в этот день я не дозвонился, на удивление связь была только с Ташкентом и Москвой, мальчик звонивший в Москву ждал соединения 30 минут, так я с родителями и не поговорил. После пятнадцати часов мы вернулись в городской парк, и с удовольствием стояли на площадке где играл местный ансамбль. А в 17 часов мы сидели в кафе, пили крепкий натуральный кофе, ели мороженное, курили местные сигареты «Голубые купола» и через час выходили из города.

А уже 15 сентября за нас принялись всерьез. Началась работа ночью, офицеры говорили, что это все из-за вывода войск из Афганистана. Теперь нужда в отправке нас в Афганистан отпала, говорили, что пошлют только по собственному желанию. Стало быть надо сделать из нас настоящих связистов. Наши радиостанции, размещенные не в автомобилях, а в здании, не выдерживали дневных температур, поэтому учеба на Р-410 проходила ночью. Днем мы собирали и разбирали наши антенны. Надо сказать, что тропосферные радиостанции выглядят очень внушительно, диаметр одной антенны 7,5 или 5,5 метров. А высота антенны достигала 24 метров. Правда, толком нам так и не объяснили, зачем же такие громилы нужны нашей армии, ясно было только одно, что при ядерном взрыве качество нашей связи улучшалось, а перехватить ее узкий луч было невозможно.

К нам по соседству вышел еще один танковый полк и полк ВДВ. Теперь они без конца шатались вокруг нашего городка, со стороны их дислокации часто слышалась стрельба. Пока мы отрабатывали на полигоне атаку, к нам в тыл неожиданно из глубины каньона выехал громила Т-72, так «шурави» решили над нами пошутить, паника была очень серьезная, а мне честно говоря было действительно страшно, так как говорили, что вышедшие из Афгана танкисты и десантники со скуки много пили чашмы (крепленое вино сделанное из виноградного жома) и употребляли наркотики. Однажды на полигоне мы увидели учебный бой, в нем сошлись две группы танкистов и десантников, это была жуткая картина, сопровождавшаяся ревом двигателей танков, жуткими матами, столбами пыли. Мы стояли как завороженные, я понял, что мы совсем дети против них.

С 21 сентября меня назначили инструктором в наш взвод, так как я быстрее всех освоил радиостанцию, а норматив по ее настройке был одним из лучших в роте. Ночами я сидел в учебном классе, а ко мне по очереди приходили курсанты моего взвода. Отработав положенные минуты, он шел спать, а вместо него приходил другой. До обеда мне полагался сон, и в эти дни мне снился дом, родители, мой хлебозавод, одноклассники, Пушкин, Ленинград. После обеда как обычно пили чай в учебном классе, а вечером приехал из бригады связи земляк, Игорь Черкашин. До армии он жил в с. Октябрьское Харьковского района. Родители прислали ему посылку, а в ней сало с чесноком, полакомились от души.

Кстати Игорь оказался большим оригиналом, при своей комплекции, умудрялся несколько раз добегать до города в самоволку, познакомился в Самарканде с девушкой и женился на ней. Причем сделал он это от того, что ему не хотелось уезжать служить в другое место. Тесть его был довольно богатенький, имел «Ниву», хороший дом и квартиру, не знаю, что у них произошло потом, но Игорь был довольно счастлив. Уже после недельного отпуска, он ушел к молодой жене в самоволку, а тут как назло приехал оперативный дежурный из бригады связи, проверив наличие личного состава, он решил дождаться Игоря. Досталось ему крепко, во-первых несколько самых отвратительных нарядов на кухню, во-вторых строевая подготовка в ОВЗКа и противогазе на плацу, в-третьих натирание «взлетки» (полоса в казарме между двумя ковровыми дорожками). Помню как сейчас, весь взвод не спал до часу ночи, ждал пока Игорь все отработает, чтобы посмеяться и узнать как там молодая жена и что лучше. Он вошел, пыхтящий, мокрый от пота, на наш смех только махнул рукой, что-то бурчал себе под нос, но на завтра ушел опять в самоволку.

Ночью стало очень холодно, дует с юга сильный ветер «Афганец», утром еще холоднее, и на зарядку мы уже выходим по форме номер три, а иногда и полностью одетыми. 7 октября получали шинели, мне досталась очень хорошая, сшитая прямо по мне, длинная невероятно. Это помог старшина роты, неожиданно проявивший во мне участие. Другим просто швырял то, что есть, а меня завел в свою каптерку, долго подбирал и рассказывал, что длинная шинель это очень хорошо, будет не холодно, а если бежать в ней придется, то надо пришить крючки на полы шинели, а крепить их у пояса. Я помню мы очень ждали 15 октября, когда уже можно будет одевать свои шинели, так как холод день ото дня усиливался, а солнце и вовсе стало не очень долго задерживаться на небе.

С 10 октября начали подготовку к экзаменам, сдавать начали 10 ноября, а закончили 24 ноября. Физическую подготовку прошел без труда, опять пришлось тягаться с автоматом, ОВЗК, противогазом, строевая и уставы задолбали, главным образом от бесконечных тренировок. Экзамены принимали офицеры из Москвы. Самым успешным был экзамен по специальности, я сдал норматив по работе на станции на уровне «отлично» для офицеров. Уже 14 октября после бесконечных марш-бросков, стрельб и преодолений препятствий, я даже не мог написать ни одного нормального письма.

Последним отдыхом перед экзаменом стали празднования 7-8 ноября. Два дня подряд пялились в телевизор, ходили в парадной форме, что было очень неудобным. Неожиданно после обеда нас попросили помочь почистить картошку на ужин, взвод настолько соскучился по какой-либо работе, что почистил ее за один час. Природа в Самарканде стала просто ужасной, деревья голые, небо ультрамариновое, все остальное просто желто-коричневое.

В один из таких дней мы сдавали последний экзамен. Подняли нас в пять утра по тревоге, и мы бежали со всем снаряжением километров восемь, утопая в песке, проклиная холодную погоду и начальство. Вскоре мы остановились у оврага поросшего кустарником, здесь нам зачитали приказ, о том, что французский десант захватил мост, а нам его надо отбить. Мы приготовились к атаке, бежим к месту где этот мост находится. Новая команда, противник применил ОВ, одеваем противогазы, а бежать еще с километр. Кто-то пытается сорвать клапаны, но офицеры нас останавливают и говорят, что клапаны нужно вернуть на место, газы будут применяться на самом деле. Мост объят пламенем и черным дымом от горевших автопокрышек, только первый взвод поравнялся с линией моста, как раздались оглушительные выстрелы из автоматов и пулеметов, разрывы взрыв пакетов. Только мы начали привыкать к выстрелам, как рядом с грохотом проехал «Урал» с пулеметчиками, стреляющими в нас метров с трех, а следом за ним БТР. Шум дембелям удался, а я даже оглох. Взяли мы мост, а нам новую задачу ставят – развернуться в цепь и взять линию окопов противника. Развернулись, офицеры пытаются нашу линию выравнивать, но это не удается, и московские офицеры нас разворачивают на исходные рубежи. Второй раз получилось ничего, но тут нас испугали двигающиеся на нас танки и БТРы. Оказалось, что это старая подбитая в Афганистане техника, закрепленная на тросах и двигающаяся с помощью электрических лебедок. Испугал не столько их вид, сколько тот шум который издает груда ржавого железа.

После экзаменов получил значок специалиста III класса, а также по секрету узнал, что меня распределяют на Западное Направление, т.е. это может быть заграница. С 27 ноября началась отправка курсантов нашей роты в войска. Пятеро решили идти в Афганистан, большая часть в среднюю полосу, почти двадцать человек западное направление, но только двое из нашей роты попадут заграницу в Польшу, я и Женя Кудряшов. 5 декабря 1988 г. мы покинули наш полигон и отправились в кузове автомобиля «Урал» в бригаду связи г. Самарканда для отправки в другую часть. «Урал» правда приехал не сразу, поэтому 4 км. Мы в парадной форме совершали марш-бросок к Самарканду.

В Самарканде вечером сели на поезд до Ашхабада, опять 1,5 суток в грязном общем вагоне на третьей полке. Опять ехали через Чарджоу, а также проезжали г. Мары и г. Теджент. У нас в Туркестанском военном округе ходила такая поговорка: «В КтуркВО есть три дыры – Теджент, Кушка и Мары». Говорили, что попасть туда служить никто не хочет. В Тедженте мы на ж.д. станции покупали дыни и арбузы. Капитан сопровождавший нас говорил, что здесь они самые вкусные. Сам он узбек, а служил в том же гарнизоне в Польше, куда я и попаду. Он накупил дынь несколько десятков. Огромные бледно-желтый с коричневыми оттенками дыни были очень вкусные. Одна дыня весила больше десяти килограммов, а стоила около двух рублей. Арбузы не более 1,5 рублей. Остаток пути прошел в бесконечных походах в туалет.

6 декабря мы приехали в Ашхабад, а разместили в степи, вокруг нас были голые некрасивые горы, полевой лагерь грязный, в нем несколько групп солдат, ожидающих времени отправки заграницу. Жили в палатках, холод был жуткий, одна печка-буржуйка не спасала нас ночью, поэтому о времени пребывания в лагере не самые лучшие воспоминания. Сами туркмены относились к нам с точки зрения удачного бизнеса. Лагерь наш был обнесен колючей проволокой, выходить за его территорию нам не разрешалось, но наши пайки были настолько противные на вкус, что по неволе приходилось покупать у туркмен еду. Продавали они нам все за один рубль, другой цены они не знали. Так стоили одна небольшая лепешка грубо испеченная без мяса, бутылка лимонада, пачка болгарских сигарет, пачка печенья. Наконец после обеда 8 декабря мы вылетели на военно-транспортном самолете в Киев. Приземлились мы ночью нас отвезли ночевать на «КАМАЗах» в воинскую часть, где нас ждали теплые деревянные бараки, и остатки ужина. На следующий вечер мы вылетели на самолете Ту-154 в Польшу. Это был обычный гражданский самолет, он сразу же наполнился нашим отвратительным солдатским запахом, после всех этих нескольких суток в полевых лагерях, без бани, без смены белья, это было ужасно. Девочки стюардессы стоически вынесли это и с очаровательными улыбками разносили нам минеральную воду и лимонад.

Наш самолет приземлился на военном аэродроме в г. Легница, где располагался штаб Западной группы войск. Мы ожидали скорого распределения по частям. Однако на вопрос врача о болезнях в местах где мы служили, один из солдат рассказал о частых поносах в связи с плохим качеством воды. Нас повели в санчасть, брали мазки и до обеда мы ожидали результатов. Капитан ругался, так как, из-за одного придурка в заднице ковырялись не только у сорока человек рядовых, но и него.

Вскоре выяснилось, что ничем мы не болеем, нас распределили по гарнизонам, и вот нас семеро едет на «ГАЗ-66» в бригаду связи возле населенного пункта Кенщица. Дорога была дальняя, и тряская в некоторых местах, где сохранилась брусчатка. Всю дорогу рассматривал с/х поля, чистые, без сорняков. Необычно ухоженные дороги, большое количество небольших маленьких тракторов, без крыши, с огромными прицепами, доверху нагруженные сеном, или мешками. Улыбающиеся поляки, фермы с множеством разнообразной птицы, дома сверху несколько обшарпанные, но двухэтажные, больших размеров, на фундаметах из дикого камня. На одной из остановок капитан нам купил две пачки сигарет, назывались «Клубовые», что вроде наших дешевых сигарет «Дымок». В гарнизон нас привезли опять вечером, оперативный дежурный отправил нас ужинать и развел нас по батальонам. В столовой мне понравилось, большая, светлая, вкусный польский, белый хлеб, картофель пюре, жаренная рыба, хороший чай и необычайно вкусное масло.

Ночь я провел в первой роте моего 846-го отдельного тропосферного батальона Верховного Главного Командования. Меня конечно не трогали, но вот то, что я слышал, меня не очень обрадовало. Кто-то ходил по всему этажу, кого-то воспитывали, в комнате где я спал было много пустых кроватей и здесь «сдавали» вождение молодые солдаты 1-ой роты.

Утром я проснулся ужасно усталым, большинство молодых солдат первой роты выглядело такими же. Зарядка прошла также с величайшим трудом, главным образом из-за длинных и широких брусьев, которые без сноровки пройти сразу не смог. Моя неудача не смущала сержантов 1-ой роты, так как я еще не был их подчиненным, зато другим доставалось, они по несколько раз пробовали пройти «дорогу жизни», но все безуспешно. Завтрак поразил вкусной кашей и чаем, но все опять без настроения, я ожидал скорого распределения, а потом и худшего. Женя Кудряшов, все это время был со мной и мы с ним только переглядывались, но не обсуждали нашего будущего.

После завтрака было построение роты, всех распределили на работы, нас с одним старослужащим отправили подметать ротный двор. Несмотря на то, что был уже декабрь, здесь снега никто не видел.

Чопык Евгений – Ивано-Франковск

Радионов Василий – Житомирская

Ляшук Василий

Жуланов Владмир

Дука Василий

Гришин Вячеслав

За службу я получил 59 писем от родителей, 46 писем от бабушки, а также 82 письма от приятелей из института, одноклассников, классного руководителя Лидии Алексеевны Галицкой и др. Из них 18 писем от Ржевской Анжелы.

Из числа отправленных мной писем мне известны только те, которые я писал домой, т.к. их сохранила моя мама. Из Самарканда я написал 67 писем, а из Польши 41.

Был в нарядах: дневальным по роте – 6; дежурным по роте – 9; дежурным по автопарку – 15; дежурным по КПП – 9; в патруле – 1; в столовой – 15; карауле – 11; дежурным по бане – 2; дежурным по клубу – 1; в кафе «Дружба» - 1.

Посмотрел 37 фильмов и прочитал 12 книг.

Рассказ 1 (Про фазу)

Конец 70-х. Маниту. Где это хз, может Монголия, может Читинская область – незнаю, не корите.
Папа мой после училища, молодой и зеленый лейтенант, прибыл для прохождения службы в расположении части. Ну его направили обживаться и обустраивать свое рабочее место.
Ну как принято у дедушек, надо подколоть летеху, мыж без пяти минут дембеля…
Ну и пошел один смелы парень к бате с ведром пустым, фазу просить.
Батя прифигел, вызывает старого-старого прапора, по прозвищу Диду, и спрашивает:
- Это говорит что?, и показывает на бойца с ведром.
Ну Диду не долго думая, а там кулачище с голову пионера, со всего размаху бойцу в лоб, что тот аж сознание потерял, и ушел. Папа в чувство бойца привел, чаем напоил и отправил с Богом.
С тех пор к бате с такими вопросами не подходили.

Рассказ 2 (Про Главкома ВВС)

Рассказ 3 (Про Пушкина)

Середина или конец 80-х. Якутия. Батя мой командовал ротой бойцов, по обеспечению самолетов, чем обеспечивали не знаю, уж простите. Идет мой папа по казарме и слышит как один из бойцов матерится уж очень сильно. Ну отец мой замечание ему сдела:
- Ты бы не матерился, а Пушкина чтоли почитал. Даю тебе две недели – будешь мне стихи читать. И ушел.
Прходит две недели, (батя мой об этом случае уж подзабыл) подходит боец, и говорит:
- Товарищ капитан, я пришел к вам Пушкина читать. И понеслась…
Батя мой, мягко сказать удивился. Но послушал, и похвалил солдата за правильно выбраный курс развития.
- Я вам, товарищ капитан, еще Лермонтова почитаю, через недельку.
Ну почитаешь, так почитаешь. Проходит еще две недели, к слову сказать батя за бойцами следил, и своих солдат знал не только по фамилии но и по имени, и следил за их здоровьем, бойцы также моего батю любили, боялись и уважали, и папа замечает что с бойцом что-то не то. Ну он его в госпиталь отправил на обследование. Там говорят:
- Что-то с головой, понять не можем, надо в Красноярск отпралять.
Сказано – сделано, летит мой отец, еще один офицер и солдатик. За время проведеное в госпитале боец набрал с десяток кило, и в полете оприходовал свой паек, отца и офицера. Не жалко, лететь не далеко.
Прилетели, приехали в комендатуру, расположились. Через час приезжает скорая. Выходя два санитара – как Валуев примерно, и тетя фельдшер как Наталья Крачковская по габаритам. Медленно подходят к мирно спящему солдатику и пеленают в смирительную рубашку попутно вкатывая лошадиную дозу успокоительного.
Отец и офицер в шоке.
- За что вы так?
- Если бы он побежал, мы бы его на скорой не догнали, и вам повезло что он спокойно себя вел, а то вы бы не справились с ним и в десятером.
Бойца увезли. Потом оказалось что у него какая-то сложная форма шизофрении, я парень мог реально покалечить себя и окружающих.
Полежал, боец в больнице, вылечили да и комиссовали потом.

Рассказ 4 (Про соду)

Начало 80-х. Монголия. Когда отец служил в монголии, у них был закрытый гарнизон с четырьмя домами где жили офицеры, и естественно все друг друга знали. И был у бати женатый приятель, живший этажом выше.
У приятеля жена с детьми улетела на материк, ну а ему засвербило. Привел он к себе местную – девушку монголку на потрахаться. Но от нее воняло жутко, они же мажутся жиром бараньи, чтоб не мыться, катышки скатал и хорошо. Вода в степи дефицит. Ну как на такую залезать?
Решил он ее помыть в ванной, все дела романтика. И ничего лучше не придумал как насыпать в эту ванну каустической соды…
Эффект был на весь гарнизон! Дикий крик и бегущая по улице голая монголка с красной кожей как советский флаг…
Ну жене этого приятеля естественно доложили про похождения ее Альфонса, за что он люлей получал в течении недели. Ну потом вроде помирились.

Рассказ 5 (Про меня)

Родился я 26 мая 1984 года в славном городе Якутск. Гулял весь гарнизон, от лейтенантов до полковников, копытца обмывали неделю. Времена спокойные были, в плане проживания в Советском союзе, и двери редко закрывали.
Ну вот, водки была целая ванна, плавала в холодной воде.
Батя бал старлеем.
Ну и пришел один майор, свободно зашел в дом и напился этой злосчастной водки. И уснул в ванной комнате. Соответственно этот товарищ не вышел на вечернее дежурство… И во всем обвинил Батю…
Отца вызвали на суд чести, задавали вопросы, как он такое допустил что старший офицер не вышел на ночное дежурство. На что мой отец ответил:
- Как мне по вашему запрещать старшему по званию?
Выговор он конечно получил, но лицо не потерял…

Рассказ 6 (Про захват самолета)

Середина 80-х. Якутия. Родился я, отец получил старлея и перешел в Управление воздушным движение СССР, это такая контора которой подчинялись все воздушные суда.
Дежурил мой отец в тот злополучный день. Обстановка напряженная, недавно Боинг упал вроде как с корейцами… Короче все в напряжении.
У пилотов гражданской авиации тревожная кнопка под ногой, и в случае захвата самолета ее легко нажать. Соответственно при нажатии кнопки идет запрос с земли о высоте, если высота не правильную говорят значит захват. Тревога, самолеты в небо и тд и тп…
Идет гражданский борт из Якутска в Москву на высоте 10 тыс метров. Срабатывает тревожная кнопка, и соответственно вся группа в напряжении.
Отец как старший офтцер запрашиват высоту:


- Борт такой-то, доложите высоту!
- Борт такой-то десять тысяч метров!
- Борт такой-то, доложите высоту!
Пауза…
- Ах, тыж е…й в рот… -И все том же духе…
Обошлось все.

Рассказ 7 (Про ИЛ-76)

Середина 80-х. Якутия.
Зима. Морозы под -70. Садится борт на дозаправку и ТО. Летел он из Владивостока в Москву, крутые летчики сели. Денег куры не клюют, и решили они посидеть недельку в Якутске в дали от жен, погулять по кабакам, девок местных опробовать… Ну вы понимаете.
Ну отец с ними встретился и говорит:
- Ребят, улетайте, недолго до туманов осталось, зима, на месяц можете застрять.
Ну те соотвтественно не послушались.
Неделю гуляли и тут туманы спустились. Видимость ноль, вылет никто не разрешает, решили пересидеть.
Прошел месяц… Туманы не сходят… Деньги кончились… Живут в казарме с бойцами… Попали парни.
И тут ясный день, они быстренько на взлет. Их с богом провожают! Взлетели!!!
Щас! Выходит из строя шасси, гидравлика на морозе замерзла, трубки порвало, кароче ппц товарищи. Лететь нельзя. Садяться обратно…
Кароче, бедолаги еще две недели сидели ждали пока из Москвы запчасти привезут другим бортом. Любовались чистым небом. Потом, как сказал батя, когда починили такого быстрого взлета ИЛ-76 я не видел.

Надеюсь я Вас не разочаровал и подарил пару улыбок на эти выходные. Может кто узнает себя или служил под его началом?

11 июня отца не стало, но эти рассказы будут жить во мне, и я с гордостью буду рассказывать их своим дочерям и внукам когда они подрастут. Я горжусь тем что я сын Советского Офицера.

Надыбал в архивах свой креатив 10-летней давности.

Начало.
Началось все это в далеком уже от нас марте 1991го. Я тогда заканчивал учебу в техникуме атомной энергетики, куда пошел после 8го класса учебы в спецшколе с углубленным изучением английского. Именно специальный уклон моей школы сыграл во всей этой истории решающую роль.
Так вот в марте я занимался дипломом и все самые неприятные и тягостные мысли мои были о предстоящей службе в СА. Идти мне туда почему-то совершенно не хотелось. Меня никогда особо не интересовали босяцкие компании в подворотнях, а перспектива еще и жить с такими «интеллектуалами» под одной крышей целых два года, меня совсем не вдохновляла. Да плюс еще и начавшаяся пару лет назад в СМИ компания по освещению пресловутой дедовщины, тоже, мягко говоря, угнетала. В общем, служба надвигалась на меня как какая-то неумолимая глобальная угроза, непонятно за что и непонятно зачем. Но то, что там будет очень плохо, я знал точно.
И вот на фоне таких вот моих невеселых мыслей раздался телефонный звонок. Мужской голос в трубке представился подполковником из военкомата (у меня почти подкосили ноги от «восторга») и завел совершенно нелепый, на мой взгляд, разговор.
Он: Подполковник такой-то. Ты не хотел бы служить в армии в Хабаровске?
Я: ??? А смысл? Сейчас же призывников с Украины не отправляют служить за пределы? (только-только вышло постановление).
Он: ну тут служба не совсем обычная, приезжай завтра в военкомат – поговорим.
Разговор этот привел меня в полное замешательство. С одной стороны я слышал очень много жутких историй про службу именно на Дальнем Востоке. Все они были как под копирку – голодающие солдатики, суровый климат, полный беспредел и дедовщина. С другой стороны я понимал, что подполковник не мог не знать о том, что поехать служить в Хабаровск я мог только добровольно. Следовательно, он должен меня чем-то заманить. Но что он, военный из военкомата, мог предложить мне такого, во чтобы я поверил на столько, чтобы доверил ему свою судьбу, а может и жизнь. Я был заинтригован и решил на разговор сходить. В конце-концов терять мне было особо нечего, на Украине мне практически 100% светила служба в стройбате, так как хоть в целом здоровье у меня было вроде ничего, но вот зрение было минус 2 или 3. Поэтому, судя по опыту знакомых, избежать такой неприятно участи как служба в стройбате было очень сложно. А то, что этот стройбат будет на территории Украины, было слабым утешением. Потому что про стройбат истории рассказывали не менее ужасающие. И это были не просто истории, это были реальные факты – люди лежали в больницах, возвращались инвалидами, при чем и психически и физически. В общем, выбор мне нужно было делать очень и очень серьезный.
И вот встреча. Подполковник мне в целом понравился. Он не был типичным туповатым воякой, а наоборот - я бы даже сказал, производил впечатление умного и даже местами интеллигентного человека. Я, конечно же сразу выложил ему все свои сомнения. Он сказал – не торопись принимать необдуманное решение. Давай, мол, я тебе все расскажу, а потом ты подумаешь и решишь сам. И вот что он рассказал. На тот момент, студентов в армию не брали (с этим делом была постоянная свистопляска – их то брали, то не брали – неразбериха). Следовательно, армия лишилась самой элитной части призывников. Но! Решить-то парламентарии, решили. Но они конечно же ничуть не побеспокоились, а кто же займет место этих солдат на сложных специальностях, требующих хороших мозгов и общего уровня. В самом деле, сложно представить какого-нибудь «хачика, спустившегося с гор», за пультом сложного боевого поста. И вот этот подполковник сообщил мне, что они приехал в Киев специально из одной особой части расположенной в Хабаровске, для того, чтобы набрать призывников с максимально доступной на тот момент образовательной базой, т.е. закончивших техникумы. Прежде всего он заверил меня, что в части нет ни одного солдата не славянской национальности. Далее, он показал мне личные дела уже отобранных призывников. Это были выпускники техникума радиоэлектроники. Моя кандидатура заинтересовала его названием моей специальности «Монтажник парогенерирующих установок АЭС». Он решил что это электрические генераторы. Я ему объяснил что это совсем другое. Он немного озадачился, но тут произошло самое главное – он увидел что я выпускник английской спец.школы. Он спросил – вас что там и вправду хорошо учили английскому? Я говорю – еще бы! Урок каждый день, начиная с первого класса и весь урок все исключительно на английском – даже просьба выйти в туалет. Кроме этого, получив неплохую базу в школе, я продолжал совершенствовать знания английского самостоятельно после окончания школы. Я читал газеты на английском и смотрел теле-канал, который к моему огромному удовольствию только-только появился. Я понимал приблизительно 70% текста, из остального я выделял самые часто встречающиеся слова, выписывал их, переводил и выучивал. Таким образом мой уровень к моменту нашего с подполковником разговора можно было охарактеризовать как твердую четверку. Он когда это услыхал, то сразу оживился и сказал – все! Забудь про генераторы. Хочешь в армии заниматься английским? Я обалдел! В армии? Английским? Я не верил своим ушам! У меня не стыковалось в голове – служба в армии рядовым и переводы?! Это что ж за служба такая? Я конечно же сразу озвучил этот вопрос подполковнику. Он загадочно улыбнувшись, спросил – видишь какой у меня род войск на погонах? Я говорю – ну вижу, связь. Он говорит, большего я тебе сказать не мог.
Кроме все вышесказанного, он еще пообещал что часть находится на особом материальном обеспечении, что бытовые условия там исключительные как для срочной службы и дедовщины нет. Во все это верилось с трудом. Но после английского, я готов уже был поверить во что угодно, на столько загадочно улыбался подполковник.
В общем, конечно же я еще подумал какое-то время и решил таки рискнуть. У меня есть такое выражение, которое мне очень нравится и которым я руководствуюсь при принятии подобных решений: «Лучше жалеть о сделанном, чем о не сделанном». Это очень мудрое высказывание, потому что человеку всегда свойственно дорисовывать воображением все что ему хочется. Другими словами, если бы я не принял это предложение и попал в дальнейшем, скажем, в стройбат, то я сотни раз проклинал бы себя и думал бы – ну зачем же я так глупо поступил, вот там, в Хабаровске, наверное, было бы классно! А так, если бы там было даже очень плохо, по крайней меря я бы знал точно – я решил попробовать, решение было не правильным, но по крайней мере я точно знал на что шел и выбор делал сам и осознанно.
Короче говоря, все сомнения остались позади, и я вверил себя в руки судьбе. А, еще одна деталь. У меня было 2 очень хороших словаря – один самый полный словарь англо-русский, Мюллера (кто знает) на 50тыс. слов, таким пользовались профессиональные переводчики и второй – словарь американского сленга – толковый словарь американского сленга. Я спросил у ПП можно ли мне их взять с собой и не пропадут ли они там. Он меня заверил, что не только можно, но и нужно и что ничего с ними не случиться, он лично посодействует. Оставшиеся до призыва 2 месяца ничем особым не отличались. Только во время проводом мой дядя, а он всю жизнь проработал в военной авиации предположил что меня могут призвать в часть космической связи, которая отслеживает все переговоры в эфире и полеты самолетов. Такой вывод он сделал, потому что у них был какой-то режим секретности, какие-то график сеансов связи, которые увязывались с этими самыми службами. Я окончательно заинтригованный уснул, представляя загадочные космические войска с которыми мне предстояло познакомится в ближайшее время.
И вот наступил день призыва 22/06/1991 – прямо юбилей – 50 лет с начала ВОВ.

Учебка.
Оценивая сейчас с высоты прожитых лет, я понимаю, на сколько сильным потрясением для меня тогда был призыв. Я был, в сущности, зеленым, домашним мальчиком. Совершенно без жизненного опыта, с кучей подростковых комплексов и прочими проблемами психологического плана. Итак, утро 22го января. Прекрасное июньское солнечное утро, в воздухе пахло свежестью, хотелось на пляж - лучше на море или хотя бы на Днепр. Но меня, все эти прелести совершенно не радовали. Я в крайне подавленном состоянии духа, ехал на городской сборный пункт (ГСП) призывников. Впереди полная неизвестность в бытовом плане. Меня отправляли на другой конец земли, непонятно куда, непонятно зачем, непонятно что меня там ждет. ГСП представлял собой большой кусок земли, огороженный забором. Внутрь уже не пускали ни родителей, ни других гражданский. Это такое своеобразное чистилище перед адом
Внутри территории плац – это большая (метров 100 на 100) заасфальтированная площадка, для марширования и построений. Плац уже подметали наши, ранее прибывшие, «собраться». Местами попадались офицеры и солдаты, ранее призванные. Солдаты смотрели на нас и вообще вели себя откровенно враждебно, с таким видом как бы давали нам понять – ну погодите, еще не много и мы вам покажем кузькину мать. Собратья-призывники практически все находились в крайне подавленном состоянии. Кто боролся с похмельем, после бурных проводов. Кто боролся с давящей на психику неизвестностью и безысходностью. Короче говоря, улыбающихся лиц не было. Очень хорошо атмосфера передана в замечательном фильме «ДМБ». Только там показано, то немногое, над чем можно посмеяться, плюс показано как бы со стороны зрителя, который живет себе нормальной жизнью и которому все эти ужасы не грозят. На ГСП бродили несколько сотен призывников, периодически их строили, делали переклички и иногда заставляли подметать территорию офицеры. Время от времени мы могли выходить к воротам и коротко переговариваться с родителями. От них я узнал что напротив моей команды призыва – стоит род войск «КГБ». До меня дошло почему так шифровался подполковник и меня умилила детская непосредственность ГСП. Имели они в виду игры КГБистов в конспирацию
Переночевали мы там же на ГСП. Нас, человек 100-200, загнали в большую казарму где стояли двухэтажные кровати, похожие на полки в плацкартных вагонах. Никаких матрацев и тем более постелей не было и в помине. В общем, тяготы и лишения воинской службы начались прямо здесь, «не отходя от кассы». Весь следующий день (уже слегка помятые) мы протомились на ГСП. Немного раззнакомились внутри нашей призывной команды, но все равно все держались настороженно и немного озлобленно, как бы занимаю круговую оборону, не зная откуда ждать удара. Это еще больше всех угнетало, потому что приходилось все переживания держать в себе. И вот наконец, ближе к вечеру, нас погрузили в грузовую машину и повезли в аэропорт Борисполь. В аэропорту мы провели часов 5-6. Там было полегче, потому что мы постоянно могли общаться с родными и друзьями, да и вокруг была обычная гражданская жизнь без малейших причин для беспокойства. Наш рейс «Киев-Хабаровск» вылетал в час ночи. Хочу отметить очень большой контраст в том, как нас везли туда и как через год везли обратно. Туда – пассажирским прямым рейсом, назад – в плацкартном вагоне, без гражданских, неделю до Москвы, а потом еще сутки в поезде Москва-Киев.
И вот мы вылетели. Лету предстояло 8 часов. Мне было очень интересно, да и колбасило меня всего, поэтому я не мог уснуть, хотя понимал что надо бы. Зато я все время смотрел в окно. Было очень интересно. Внизу проплывали светящиеся города. Они были похожи на большие скопления искр. Где-то через час лета – в 2 ночи, начало довольно быстро светать, а в 3 часа ночи (по нашему ощущению, т.е. по киевскому времени) стало совсем светло как днем. Где-то через 4 часа после вылета покормили (эх.. последний гражданский обед). Последние 2-3 часа лету были самыми невыносимыми. Внизу практически постоянно была тайга – сплошное зеленое море. Сидеть было уже невмоготу, ходить было некуда – пройдешься по коридору с одного конца в другой и обратно на место. Сели мы в 17-00 по местному времени. Хотя по ощущениям было утро, т.е. казалось, что сейчас 9 утра, а на самом деле солнце клонилось к заказу. Ощущение очень противоестественное, незабываемо. Нас привезли в часть. Часть была расположена возле небольшого офицерского городка. Самым основным строением всего городка был спутниковая параболическая антенна огромных размеров – пожалуй, метров 30-40 в диаметре. Высота всей конструкции была метро 60-70 пожалуй. За время службы в учебке, поведение спутниковой антенны (ее почему-то все называли «чашкой») было для нас загадкой. Иногда она целый день стояла фокусов строго вверх (как мы позже узнали это были дни профилактических работ) иногда она была направлена за запад, иногда на восток. Угол направленности был почти всегда одинаковый – фокус был направлен почти вдоль горизонта.
Служба в учебке была безумной тяжелой. Подъем в 6-00, отбой в 23-00 и все время ты чем-то задолбан. По другому это не назовешь. Было такое ощущение что основной реальной задачей учебки, было не обучение военной специальности, а методичное задалбывание личного состава. Цель, как я сейчас понимаю, была очень простой – сделать из человека бездумное существо, готовое выполнять все, что скажут независимо ни от чего. Т.е. вырабатывалось подчинение на уровне рефлексов. Особенно жесткого подавлялись демонстративные проявления неповиновения или протеста в любой форме. Таким людям после этого оставалось только посочуствовать. Дедовщины действительно не было. Подполковник не обманул, кормили тоже не плохо. Но вместо дедовщины была «уставщина», когда тупое и бездумного следование требованиям устава могло моментально сломить любого, даже самого крепкого индивидуума. Человек ведь, в сущности, существо очень слабое и зависимое от элементарных бытовых мелочей – как он спит, как питается, как тяжело и много работает, существо. Есть множество незамысловатых вещей, с помощью которых можно довести до «ручки» любого, даже крайне самоуверенного юнца. Выбирайте на вкус – кросс 3 км на время, в кирзаках (замечу ограничений на количество кроссов в день НЕТ!). Если мало, добавляем противогазы. Если мало добавляем ОЗК(общевойсковой защитный комплект, резиновый костюм во весь рост, абсолютно не пропускает влагу и воздух). Если мало – плюс оружия килограмм на 10-20. Если мало – марш-бросок на 10-20 км. по дикой дальневосточной природе. Природа, должен я вам сказать, ужасная. Даже простая ходьба в течении часа по зарослям и кочкам способна полностью вымотать, а уж в ОЗК и с полной выкладкой – это неописуемо! Попробуйте, вам любая самая ужасная жизнь на гражданке покажется раем. И это еще обычные, так сказать штатные, средства воздействия на непослушных солдат. Кроме этого есть еще гауптическая вахта - о! это вообще тема для отдельной книги. Какие там применяют изощренные методы воздействия и издевательство – практически средневековье в наши дни. Единственная разница - на гауптической вахте предпочитают моральное «задалбливание», чтобы избежать смертей и увечий, потому что в противном случае у начальства могут быть «неприятности».
Итак, прибыли мы в учебку. Надо сказать что в начале мы были эдакими вальяжными и расслабленными юнцами, которые были уверены – ну-ну, попугайте нас этой армией…а мы небоимся! Это было конечно же смешно со стороны и поэтому сержанты которые нас встречали, относились к нашему поведению в первые дни снисходительно. Они даже откровенно потешались над нами, только мы этого не понимали. Первые тревожные ласточки поспешили замелькать в первые же часы нашего пребывания в учебке. Сидим мы, неспешно пришываем погоны, к только что выданной форме, ведем неспешные разговоры на тему «а, чё тут не так уж и страшно как рассказывали», как в друг в комнату влетает крайне замученный солдатик с ошарашенным лицом, в шинели которая полностью в грязи – как будто его долго и старательно вываливали в этой самой грязи, и скороговоркой выпаливает: «Товарищ младш-сержнт, разршт войти!». Сержант отдает ему какое-то распоряжение, как ни в чем не бывало и боец уносится.
Все в шоке. Сержант ведется себя так, как будто такое явление – совершенно обычное и ничего особенного в этом нет. Мы потихоньку начинаем осознавать, что завтра или максимум послезавтра на его месте будем мы.
Да, сержанты (молодые пацаны же) практически сразу проговариваются нам чем мы тут будем заниматься. Телефонные разговоры будете слушать, на английском языке. Подробности узнаете, потом когда будет положено, а пока никаких больше вопросов на эту тему, понятно?
И начались суровые учебные будни. Занятия в учебных классах были самым приятным (как потом оказалось) занятием. Мы завели тетрадки, которые были опечатаны и на которых стояла печать «Секретно». Нас ознакомили с уголовной ответственностью за разглашение, долго и нудно рассказывали чего нельзя – пользоваться, ауди, видео-записывающей аппаратурой и носителями (в том числе магнитофонным кассетам), на всех окнах учебных классах должны быть специальные сетки (чтобы враг не подслушил!) и прочие маразмы КГБ-шные. С самого начала нам начали вдалбливать (иначе не скажешь) специальные коды всех стран, плюс их столицы. Мы должны были по окончании учебки безошибочно назвать код любой страны и ее столицу. Например (из того, что помню), Таиланд – HH, Япония – JJ, Россия (раньше СССР) - RO

Столицы стран мира тоже вдолбили хорошо. Я до сих пор на спор могу назвать такие экзотические столицы как, например, столица государства «острова Фиджи» – Сува; Иногда на спор знакомым называл. Ну, какой нормальный человек может такое знать на память?.. Никакой. Причем что характерно – вот что значит хорошая исполнительская дисциплина – умудрялись обучать таких балбесов, что их учителя наверное бы очень удивились. Дело в том, что у нас служили из разных городов – из Новосибирска и Барнула и других. Так оттуда призывали всех подряд – не особо парились. Обучение происходило, конечно не так гуманно как в школе, но было оно гора-а-а-здо эффективнее. Например, у нас была такая ну очень тяжелая рация старая. Так сержанты что делали – тех кто особенно сильно тупил заставляли стоять, держа эту рацию в вытянутых перед собой руках. И если подопытный нормально отвечал, то ему разрешили опустить груз. Обучение «через руки» или, как вариант, «через ноги» доходило очень хорошо. И через какой-то месяц другое барнаульские босяки без запинки выдали скороговорки вроде «Таиланд? HH! Столица Бангкок!». Послабление сержанты делали только по Африке. Во-первых там названия ну совсем уж трудно запоминаемые, во-вторых они понимали что с Африкой нам, во время боевых дежурств столкнуться не придется.

Кроме этого за полгода учебки нам пришлось выучить 400 слов на английском языке. Ну мне ладно, я язык знал, но как их изучали те же барнаульские – это надо было посмотреть! В ход шла та же рация и прочие армейские штучки. Произношение этих слов конечно же никого абсолютно не интересовало. Все что требовалось от солдат – определить слово на слух и уметь правильно написать его. Все! Даже перевод был не очень важен. Слова эти были, так называемые «ключевые». В основном это были разнообразные военные понятия, термины из области спутниковой связи и другие, подробнее уже не помню. За время учебки к нам периодически просачивалась информация о том, чем занимаются «старые воины» на боевых дежурствах. Все это было конечно не открыто, а так, на перекурах втихаря. Мы конечно знали, что они ходят на ночные дежурства и чего-то там дежурят, но подробностей никто не раскрывал. В учебке нам популярно объяснили что над экватором в трех точках – над Тихим, Индийским и Атлантическим океаном висят спутники IntelSat кажется. Висят – значит вращаются на геостационарной орбите, то есть со скоростью равной скорости вращения земли. Это спутники связи которые обеспечивали международную телефонную связь.

Функция нашей части заключалась в следующем: спутник принимает сигнал содержащий несколько тысяч телефонных разговоров, усиливает и очищает сигнал, а после этого, отправляет его на наземную принимающую станцию, которая отправляет этот сигнал по проводам абонентам. Наземная станция обслуживала сразу несколько стран. Спутник находится на расстоянии около 30тыс.км. от земли. Сигнал от него неизбежно рассеивался и приходил на землю в виде размытого пятна. Принимающая станция находилась в центре этого пятна и сигнал там был максимальный. Наша же спутниковая антенна находилась ближе к краю пятна. Сигнал тут был хоть и слабее, но все-таки он мог быть усилен и очищен от помех и в результате получался полный контроль над всеми канала.
Так вот наша функция была в том, что мы снимали информацию с этих каналов.
Учебные занятия у нас шли более-менее регулярно. Но тут началась прополка картошки… Это был пес-ец! Нас вывозили почти сразу после подъема (спешно позавтракав) и мы пахали как негры на плантациях до самого заката. Еду и воду привозили прямо на поле. Осенью начался сбор урожая картошки, потом переборка и погрузка в хранилища. Короче нам было не до занятий. В начале ноября погода была уже совсем зимняя, как у нас в Киеве в декабре.

И вот, как щас помню 5го ноября нас перевели в «боевую» часть. Помню в учебке, мы с нетерпением (хотя немного и со страхом) ждали когда же уже наконец нас переведут в боевую роту и мы начнем наконец ходить на дежурства и заниматься чем-то кроме полевых работ. И вот дождались. В боевой роте нас встретили так, как будто очень долго ждали. Ну оно и понятно – молодые впахивали там уже полгода и еще больше чем мы в учебке не могли уже долждаться когда же появятся новые «молодые». Поэтому с нашим появлением на нас свалилось множество обязанностей, конечно же самых неприятных, тяжелых и нудных, так как молодыми стали мы, а все остальные старыми. И вот мы начали ходить на смены. Это изощренное изобретение человеческого разума стоит описать отдельно. Смена имела продолжительность 6 часов. В нашей роте было 4 взвода, которые попеременно сменяли друг друга. Таким образом сутки делились на 4 смены по 6 часов, каждый взвод сменяя друг друга отбывал свою смену по очереди. Это называлось циклом. Начинался цикл с наряда. Наряд это такое дежурство, неприятная обязанность, которую по очереди выполняют все взвода.

Ну «неприятная» это конечно очень мягко сказано. На самом деле наряд это полная жесть. Но среди прочих обстоятельств основное это то, что ты даже по Уставу можешь спать в наряде не более 4 часов. Я подчеркиваю не более. Т.е. если ты спишь 0 часов, то всё в рамках Устава)) Так вот с учетом того что у нас были смены в 4х суточном цикле, то режим сна получался просто мега-жесткий. Судите сами. Приходишь ты с наряда вечером – около шести. Весь уставший и недоспавший (прошлую ночь спал сколько придется, но как правило очень мало и очень рвано). Отбой (для тех, кто ночью заступает в ночную смену) около 21.00. Вся казарма еще не спит (у всех отбой в 22.30). Понятно что ты все слышишь, пытаясь заснуть – как они собираются на вечернюю прогулку (ага и такое есть в арми – отчего же не пройтись строем с песней по плацу на сон грядущий? ) как возвращаются, отбиваются (укладываются спать).

Ну наконец заснул. Организм только расслабился (накануне-то недоспал) и тут в 0.20 подъем. Ооо… это незабываемо. Все просто в экстазе. Настроение «чудесное». Готов всех покусать. Побыстряку собрали постели, умылись и чешем нашим взводом (он же смена, человек 10-12) на ночной ужин в столовку. Что интересно в СССР просто так, ничего не делалось и не тратилось. Т.е. если бы можно было обойтись без ночного ужина чисто физиологически, то его конечно же не было бы. Но организм так устроен что если его ночью будят и не дают спать, то начинает вырабатываться желудочный сок, что мешает несению службы). На ужин обычно были печеньки и/бутры с колбасой копченой или сыровялкой. После ужина топали в боевой центр. Это 8этажное здание, в котором мы имели доступ только на 1й этаж и только в свое помещение. Именно в этом помещении мы и несли так называемое «боевое дежурство».

Почему взводов и соответственно смен было 4? Потому что для круглосуточного дежурства сутки были разбиты на 4 смены по 6 часов:

1я смена: с 2.00 до 8.00
2я смена: с 8.00 до 14.00
3я смена: с 14.00 до 20.00
4я смена: с 20.00 до 2.00

Т.е. когда мы выходили на 1ю смену (с 2 до 8), то мы меняли 4ю смену, которая отработала с 20.00 до 2.00.
Где-то за пару месяце до нашего перевода обратно на Украину (об этом будет дальше), т.е. где-то в апреле-мае 1992 две самые тяжелые смены (2-8 и 20-2) совмести и ввели так называемую «двадцатку» - смену с 20.00 длительностью 12 часов. Она была конечно тяжелая, но за счет объединения общий цикл дежурств стал проще. У нас вместо одной нормальной ночи для сна стало 2. Но платить за это приходилось тем, что приходилось «оттащить двадцатку».

Как же выглядело дежурство? Большой зал в одном из помещений «боевого центра». В нем находился с десяток так называемых «постов». Пост – это рабочее место одного человека. Плюс рабочее место начальника смены. Как правило это был младший офицер – лейтеха  Мы заходили в наш отдел и наши «братья по разуму» - такие же солдатики с другой смены нашему приходу были очень рады. Наш приход означал для них одно – конец смены и возможность отдохнуть от этих опостылевших телефонных разговоров.
Нач.смены нас строил и с важно-строгим выражением лица, на полном серьезе начинал нести чушь типа «сегодня состоялся визит министра иностранных дел ха-ха (НН) в йот-йот (YY). Прошу обратить на это внимание в оперативной работе». Выглядело это все немного смешно и не серьезно. Как будто взрослые дяди играли «в войнушку». После 2-3 минут таких занудных «новостей» мы привычно шли к своим постам и сменяли наших уставших напарников.

Про посты. Было 2 «продвинутых» поста – Ванадий и Лекало. Вообще в КГБ очень любили всему давать «зашифрованные» названия  Самый сложный и навороченный пост был Ванадий, второй по сложности – Лекало. Именно на таком работал я. Обычный пост включал в себя 10 кассетных магнитофонов «Маяк-232» которые стояли стойками – две по 4 штуки справа и слева и 2 посредине. Это были точно такие же магнитофоны, как тот о котором я когда-то 14-летним пацаном бредил и который мне таки купили родителя (радости не было предела). Магнитофоны включались автоматически как только на них подавался сигнал. Сигнал поступал с распределительного щита. Это была такая таблица где строки были номера постов, а колонки – страны (подписанные понятное дело закодировано – RO (СССР, позже РФ), HH – Тайланд, YY – Япония). На пересечении № свого поста и страны я вставлял фишку и это означало что на мой пост я направлял поток данных от определенного направления (Спутник и каналы связи). Т.е. если я подключал направление RO, то это означало что любой звонок из СССР в любую страну Юго-Восточной Азии проходил через мой пост.
Как это выглядело на практике. Воткнул фишку, вернулся на пост, сижу втыкаю. Кроме 10 «маяков» слева у меня стояло еще 2 бобинных магнитофона «Береза». Магнитофоны были полностью металлическими, наверное очень тяжелыми и очень надежными. Они писали факсы на 12,7мм (пол-дюйма) магнитную ленту в больших алюминиевых бобинах. Это точно такая же лента, какая использовалась в видео-кассетах стандарта VHS. Как только по установленному каналу (это пакет из 3-4 тыс. потенциальных телефонных разговоров) начинает набираться номер, то сразу же включается один из магнитофонов на запись. Если набранный номер есть в базе данных (они были только у двух самых продвинутых постов – Ванадий и Лекало), то номер отображается на специальном экране (у Ванадия 9 дюймовый ч/б монитор, у Лекала просто буквенно-цифровой дисплей) и начинает писать на кассету сам звонок «Маяк» под номер 1. Так как этот звонок считался высокоприоритетным, то включался первый магнитофон, а не последний и одновременно включается динамик (остальные разговоры слушаются на наушники). Моя задача была обнулить счетчик в начале разговора (это нужно для того чтобы в конце разговора автоматом перемотать кассету на начало записи – такая функция была в этих маяках) и дальше прослушивать сам разговор на предмет того, встречаются ли во время него «ключевые слова» - те самые, которые мы учили в учебке. Когда разговор заканчивался, то я перематывал кассету в начало и писал карандашом на кассете: дату/время, коды стран откуда/куда, перечислял ключевые слова. После чего относил кассету начальнику смены.

Сданные кассеты с разговорами были таким себе ключевым показателем работы – чем больше, тем лучше. Если кассеты не сдавались, то сержанты (с подачи нач.смены) начинали разборки – где кассеты, типа чё за [*****]?! Мы привычно отбрыкивались – «нет нагрузки.. выходной.. еще чего-то». Сержанты понимали что отсутствие сданных кассет говорили только об одном – солдаты подзабивали на службу и либо спали втихаря, либо слушали музыку.

Кстати, на счет музыки. Кассеты которые использовались в центре были пронумерованы и на них был гриф ДСП – для служебного пользования. Это первый уровень секретности. Дальше шли – секретно, совершенно секретно. Вначале кассеты для музыки были тупо запрещены. Но потом начальство смягчилось и музыкальные кассеты разрешались только в казарме и тоже были все пронумерованы и с грифом ДСП. Все это делалось с одной целью – не допустить утечки информации.

Если вместо телефонного разговора по каналу связи шел факс, то я включал один из двух бобинных магнитофонов «Береза», отрывал кусок бумажной ленты (закладку), быстро писал на ней откуда/куда идет факсы (коды стра) и вставлял эту бумажную закладку в бобину. Сам магнитофон включался автоматически и так же автоматически отключался сразу после окончания соединения. Когда бобина заканчивалась, то её снимали с магнитофона и относили на пост воспроизведения (в том же зале, чуть в стороне). Там сидели как правило женщины-гражданские, которые воспроизводили записанное с магнитофона и на экране компьютера сверху вниз ползли изображения перехваченных фактов. Компьютеры были 286-е! Это была вершина технологического прогресса того времени (1991 год). Иногда попадались зашифрованные факсы. Для них придумали специальное название «Сфинкс». Как правило они проскакивали на постах с базой данных номеров. Опытные солдатики (и я в том числе) уже наизусть значил некоторые важные и частые номера (МИДы, посольства и т.п.). Когда по одному из таких номеров проходил факс, то бобину не дожидаясь окончания снимали с магнитофона и относили на пост воспроизведения. Там рядом с магнитофоном стоял прибор на котором были лампочки от 1 до 9. Если факс был зашифрованным, то на экране компьютера ничего не отображалось, а на приборе загоралась лампочака. Это означало что солдат поймал «Сфинкс» и его за это могли поощрить – отпуск, увольнение и т.п. Такая запись сразу же вырезалась из бобины и снабдить надписями, её отправляли куда-то наверх. Куда – мы не знали.

Обычные факсы целый день писались в память компьютера, а в конце дня приходили важные такие тётеньки-гражданские, которые переписывали все считанные за день факсы (как ща помню это делалось с помощью Norton Commander, там был опция – Link, позволявшая связать два компьютера (!!!) немыслимые вершины технологий, локальных сетей тогда у нас там не было, компы связывались по RS2323

Продолжение следует.

Виктор НАЗЕМНОВ

Наземнов Виктор Петрович (род. в 1935 г.), генерал-майор в отставке, начальник отдела кадров политуправления округа в 1978-1982 гг. В Советской Армии с 1954 г. Окончил Энгельсское военное зенитно-артиллерийское училище, Военно-политическую академию им. В.И. Ленина. В Московском округе ПВО с 1968 г. работал в должностях: заместителя командира полка по политической части, начальника политотдела зенитного ракетного полка, ст. инструктора, начальника отдела кадров, инспектора отдела организационно-партийной работы политуправления, начальника политотдела 16-го корпуса ПВО. Закончил службу начальником политотдела частей и учреждений Войск ПВО страны. Награжден орденом "За службу Родине в Вооруженных Силах СССР" III степени, многими медалями Союза ССР.

ВОСПОМИНАНИЯ О СОВМЕСТНОЙ СЛУЖБЕ

Подходил к концу 1971-й год. Ноябрь месяц - пора подведения итогов за текущий и подготовка к новому учебному году. А это: планирование на зимний период обучения, подготовка учебно-материальной базы, для офицеров и прапорщиков составление планов личной подготовки. При этом продолжается повседневная жизнь боевой части: боевое дежурство, караульная и внутренняя служба и многое другое.

У меня, начальника политотдела зенитного ракетного полка, забот хватало. Ноябрьские дни коротки. С темна и до темна на работе. Хотя она начиналась в 8 утра и заканчивалась в 20.00, что считалось нормой, все равно времени не хватало из-за текучки, да и "вводные" отнимали много времени.

Нашу часть развернули на том месте, где во время Великой Отечественной войны, располагался истребительный авиационный полк. От авиаторов остались кое-какие каменные постройки. В них теперь находились столовая, двухэтажная казарма, складские помещения. Различные службы, штаб, политотдел размещались в обычных для войск ПВО постройках типа "ДЩ", которые в шутку расшифровывали, как дощато-щелевые. Топить приходилось много, но тепло быстро улетучивалось. Поэтому истопник был не последним человеком в обеспечении жизнедеятельности воинской части.

Очередной ноябрьский день ничем не отличался от предшествующих, если не считать того, что зима торопилась, и в конце ноября уже лежал снег. В природе сразу стало как-то просторнее и строже. Припорошило снежком и наше поле, которое отделяло поселок деревообрабатывающего комбината от полка. На его окраине находились несколько домов, в которых жили командир полка майор Базанов Вениамин Григорьевич, некоторые офицеры штаба и моя семья. Какие-то 10 минут - и ты на работе. Можно успеть и на обед сбегать. Остальные офицеры и прапорщики жили в бывшем авиационном поселке, домиках коттеджного типа, при каждом из которых имелся небольшой огородик.

Правда, постройки обветшали и требовали постоянного ремонта. Холостяки получали жилье в 2-х этажном ДОСе, основательно продуваемом всеми ветрами. В военный городок их доставлял штабной или рейсовый автобусы из поселка Савелово. В те годы Волга, на берегу которой размещался полк, отделяла старинный русский город Кимры от станции и поселка Савелово. Мост построили позже. А тогда существовала лишь паромная переправа. Зимою прокладывали ледовую дорогу. До Москвы добирались поездом с пересадкой в г. Дмитрове и приезжали на Савеловский вокзал. Путь занимал около 4-х часов.

Люди привыкали и приспосабливались. Чистый воздух, сосновый бор, в котором находился штабной городок, и соседство с Волгой украшали жизнь и создавали у офицеров, прапорщиков и членов их семей оптимистический настрой и желание служить в этом месте. Некоторые офицеры, став за время службы заядлыми рыбаками, ухитрялись даже в обеденное время, а двух часов на обед вполне хватало, еще и порыбачить в районе ДОКа, где Волга имела глубокий залив.

Ноябрьское утро не предвещало ничего необычного. После небольшой пробежки и завтрака я пришел в политотдел и вместе с офицерами занялся планированием работы на полгода. Заместитель майор Муравьев Владимир Иванович, пропагандист майор Кольцов Сергей Петрович и помощник по комсомолу старший лейтенант Москалев Виктор Григорьевич занимались составлением планов личной подготовки.

Около 11-ти раздался звонок. Дежурный по КПП доложил о приходе какого-то полковника в авиационной форме. К нам периодически приезжали офицеры из округа не только в артиллерийской форме.

Я выбежал из штаба и увидел энергично шагавшего мне навстречу молодцеватого полковника. Как положено, представившись, услышал в ответ: "Полковник Шашков".

Откровенно, я был удивлен и встревожен. В войсках многие знали начальника отдела кадров политуправления округа, строгого, требовательного, я бы даже сказал, придирчивого и щепетильного человека. За эти качества его называли "железным канцлером" и не очень напрашивались на общение с ним. За высокий профессионализм, скрупулезность в кадровой работе он пользовался полным доверием генерал-полковника Николая Васильевича Петухова, члена военного совета - начальника политуправления округа. Позже я узнал, что Н.Н. Шашков "прошел" проверку у Н.В. Петухова еще во время войны в КНДР. Так что для моего напряженного состояния основания были. Да и приезд такого "окружника" в одиночку не мог быть простым прогулочным выездом.

У полковника были стремительная легкая походка и цепкий, пристальный с прищуром взгляд голубых глаз. Он прошелся по легкому морозцу, и румянец играл на щеках тщательно выбритого лица. Всем своим видом он вызывал симпатию и доверие.

Николай Николаевич, как он просил себя называть, рассказал мне о том, что эти места ему хорошо знакомы со времен войны, когда он юным авиамехаником проходил здесь службу в истребительном авиационном полку. Тогда ему поручали обслуживание самолета командира полка полковника П.Н. Двирника. Он активно участвовал в общественной работе, являясь секретарем комсомольской организации звена управления и, как член бюро ВЛКСМ полка, получал немало заданий от своего тезки Николая Карелина. Потом служба не раз скрещивала их пути, пока не привела под одни "знамена" в округе.

Николай Николаевич сначала поинтересовался, чем я сегодня занят, посмотрел, как идет перспективное планирование, дал несколько дельных советов, с учетом опыта своей работы замполитом зрп С-25, а потом попросил пройтись с ним по городку. В заключении прогулки он предложил мне заняться своими делами, а ему дать возможность прогуляться по бывшему аэродрому и местам стоянок самолетов. С той поры прошло около трех десятков лет, и все заросло кустарником и деревьями. Снежок прикрыл опавшую листву и шагалось легко, свободно. Я заметил, что он одет не для такой прогулки, но полковник отшутился. Договорились, что встретимся за обедом. Прошло не более получаса, как мне из дома позвонила жена, сообщив, что у нас гость.

Оказывается, Николая Николаевича интересовали не только мои служебные, но и семейные дела. Гость спросил у жены: "Чем занимаетесь?" - и услышал: "Делаю вино". Он хмыкнул, но ничего не сказал. Вроде, чем еще заниматься жене замполита в дополнение к ее музыкальному образованию. Проходя с порога, внимательно просмотрел книги и журналы, что лежали на тумбочке. Обратил внимание на общий порядок в квартире, не оставил без внимания ни полок с книгами, ни пианино. Заглянул в обе комнаты. Проверив мои "тылы", к обеду он вернулся в штаб.

Во время обеда он дружелюбно шутил, но при этом задавал пытливые вопросы о положении дел в полку, выслушал характеристику командно-политического состава. Из вопросов явствовало, что он уже имеет хорошую информацию о коллективе полка и лишь подтверждает какие-то свои сложившиеся выводы. В порядке объяснения он сказал только то, что хотел убедиться в правильности моего переназначения с полка С-25 на полк С-200.

В беседе я подтвердил, что в политотделе работать интереснее, чем замполитом части. На том и расстались.

Полтора года в предшествующей должности многому меня научили. На сборах в корпусе мои коллеги обычно шутили: "Как там у вас дела в "погореловском" театре?" Действительно, "гореть" приходилось часто. То ли это имело отношение к фамилии командира полковника В.М. Погорелова, то ли слабой была действенность воспитательной работы. Первые после академии годы по происшествиям и предпосылкам к ним были уж очень "урожайными". Некоторые молодые офицеры и сверхсрочники лихо гоняли на своих мотоциклах в пьяном состоянии, при этом часто разбивались. Командир панацеей от всех бед считал ужесточение контроля и всевозможные ограничения. Он никому не доверял, всего боялся и перестраховывался. Даже заместители у него находились под подозрением. Любовью и уважением он не пользовался. Первый вопрос, заданный мне при знакомстве после прибытия из академии - "Кто у Вас в Москве?", показал: и я здесь не буду исключением. Мой ответ: "ЦК КПСС, Главпур и политуправления вида и округа..." - его явно не удовлетворил. Он остался при своем мнении: без "руки" на полк не назначают.

В процессе работы я мысленно часто уходил в годы студенчества. Вспоминался наш дружеский новогодний розыгрыш. Под новый 1968 г. - год выпуска из ВПА им. В.И. Ленина, каждому слушателю курса инициативная группа выдала шутливые пожелания. Так, майору А.П. Закружному одному из лучших слушателей, который прибыл с Дальнего Востока, было сказано: "Ждет Восток. Ты был там нужным. Торопись, майор Закружный".

Судьба и начальники распорядились так, что мы оба прибыли в 10-й корпус: он - под Зеленоград на "ближнее" кольцо, я - под Дмитров на "дальнее". Когда ему первому поступило предложение на должность начальника политотдела 200-го полка в Борки, он воспринял это, как наказание и ошарашил начпокора генерала И.П. Михалевича вопросом: "За что?" Я же, руководствуясь с лейтенантской поры советом начальника разведки озад мудрого капитана А.Я. Израйлит "от предложений на более трудную работу никогда не отказываться", поехал в деревню Борки, а Закружный - в политотдел армии. Я ни разу не пожалел и только благодарил судьбу за такие повороты в жизни. К тому же удаленность от политотдела корпуса и более емкие права и обязанности начальника политотдела меня сразу привлекли.

В армии по корпусам тогда очень широко использовался принцип "короткого поводка". При необходимости и без оной начальники, используя разветвленную проводную связь, устраивали, так называемые "циркуляры", аналогичные селекторным совещаниям на железной дороге. Начальник, сидя у себя в кабинете в окружении своего аппарата, одновременно ведет разговор со всеми непосредственно подчиненными ему должностными лицами, дает им указания, выслушивает доклады, а зачастую и устраивает разносы, раздает поощрения и наказания. Меня такая форма инструктирования-накачки, недоверия и опеки всегда раздражала и угнетала. Иной раз доходило до курьеза. Как-то перед Новым годом, проводя очередной циркуляр, Иван Прокопьевич Михалевич, которого уважали и даже любили в войсках за беспокойный, но демократичный характер, первым делом спросил у замполитов полков: "Вы, видимо, все уже знаете, что завтра Новый год? - и далее продолжал: - В этой связи, не забывайте, что у нас сухой закон и на "огоньках" поддерживайте соответствующий порядок". Далее пошло изложение того, что ему приготовили политотдельцы.

Надо сказать, что 200-километровое удаление от Долгопрудного и генерала Михалевича освободило меня от циркуляров и прибавило самостоятельности в работе. Только иногда долетали сюда "ласточки" - вести из корпуса. Как это было однажды, когда я получил на папиросной бумаге (она позволяла на машинке изготовить больше копий) строгое указание за подписью заместителя начальника политотдела полковника М.Е. Гуляева "о недопустимости безответственности и исключительной личной неисполнительности с предупреждением о наказании в дальнейшем". На мой вопрос по телефону я получил разъяснение: "Политотдел пока не имеет к Вам претензий, а бумагу прислали, как и другим, для профилактики".

Конечно, не всегда помогали большие расстояния от Москвы. Так, мой приход в политотдел не остался "незамеченным" для политотдела Армии. В первый же месяц пребывания мой заместитель и инструктор по партийному учету "организовали" мне взыскание от генерала В.А. Гришанцова, за подмену специальной мастики для печатей простыми чернилами. Несколько бланков партийных документов было испорчено. Что заслужил, то и получай...

Вскоре я понял, что не зря приезжал авиационный полковник из Москвы. А я же, вернувшись в полк с вокзала, весь отдался текущим делам с учетом начала учебного, а потом и календарного 1972 г. В марте пришло сообщение о новом повороте в моей жизни. Я получил назначение старшим инструктором отдела кадров в Москву. И началась моя перестройка на кадровика. Обучался всем канцелярским тонкостям, ибо без черновой работы в кадрах нельзя. Научился тщательно, скрупулезно выполнять все операции кадрового делопроизводства. А когда осваивал работу на печатающей машинке (о компьютерах мы еще не слышали), то одна сотрудница сказала: "Учитесь, учитесь, глядишь, как В.В. Кондаков, генералом станете". Ну, как в воду глядела... Намного позже, когда я прошел 4-годичную выматывающую аппаратную выучку, Николай Николаевич в минуты откровения говорил мне: "Не повторяй моих ошибок, будь более решительным в принятии решений, не держись за Москву, иди на большие должности".

Действительно, жизнь идет по кругу. В марте 1962 г. из политотдела 20-го корпуса ПВО (г. Пермь) меня назначили в комсомольский отдел политуправления УрВО (г. Свердловск). И вот опять март месяц, десять лет спустя, я прибыл к новому месту службы в политуправление, но уже Московского округа ПВО. Знаменитое историческое место - Кирова, 33 (ныне Мясницкая), а рядом, во дворе - Сталинский домик во время Великой Отечественной войны (потом и поныне) - приемная министра обороны. С душевным трепетом я переступал порог здания штаба и считал большим праздником тот день, когда мне оформили постоянный пропуск.

Меня представили отделу. Все его сотрудники пока были недосягаемы для меня, как профессионалы кадровой работы. Я же к тому времени знал только то, что здесь готовят предложения и документы, определяющие судьбу офицеров для назначения, выдвижения, присвоения воинских званий, направления на учебу. О других сторонах деятельности я тогда и не слышал.

Теперь совсем рядом находились: матерый кадровик - заместитель начальника отдела Михаил Григорьевич Арсеньев, ведавший заменой и политсоставом радиотехнических частей - Петр Андреевич Саушкин, направленец на внешние корпуса (Ярославский и Ржевский) и все авиационные кадры - Владимир Николаевич Воробьев, занимающийся вопросами мобилизационной работы и частями окружного подчинения - Владимир Александрович Выпов, Мой предшественник Виктор Федорович Глушенков, выдвиженец из 1-й Армии, вел кадры политсостава Армии. Энергично освоив должность в отделе, заслуженно получил назначение в отдел оргпартработы инспектором по ЗРВ. В отделе работали два гражданских сотрудника. Великие доки в своем деле. Это инструктор по учету кадров, совмещавшая по собственной "инициативе" работу на печатающей машинке, И.А. Клебанова. Не очень удачный эпитет для женщины, но это так - мужественная женщина, стоик. Заведующий учетом подполковник в отставке П.Е. Чуркин. Эти люди заслуживают того, чтобы о них сказать особо.

Ирина Александровна, благодаря своей неуемной энергии, исключительной памяти, почти не уступала в знании окружных политработников даже Н.Н. Шашкову. К тому же, если ее хорошо попросить, что обычно и делали все офицеры отдела, Ирина Александровна могла молниеносно исполнить любой кадровый документ, причем с высочайшим оформительским качеством и 100%-й гарантией грамотности.

П.Е. Чуркин служил секретарем военного совета у Александра Ивановича Покрышкина. О его выражениях, переходящих в разряд анекдотов, среди ветеранов политуправления ходили легенды. Человек очень деликатный, старой школы воспитания, как правило, выдержанный и терпеливый, когда требовались разъяснения по кадрам, он мог мгновенно прийти в ярость и наговорить дерзостей. Эта скрытая пружина срабатывала только тогда, когда кто-либо посягал, по его мнению, на честь и достоинство любимой футбольной команды, за которую он болел всю жизнь. Не случайно он имел кличку "Торпедо", чем и гордился. Но все разговоры на эту тему обычно были безобидными и Петр Егорович "не заводился". Однако встречаясь перед очередным партсобранием с Н.В. Петуховым, Чуркин не терпел выпадов в адрес команды даже от него. Начальнику, видимо, нравилось дразнить фаната - болельщика, а тот в ярости переходил на оскорбления именитого генерала.

Каждый офицер отдела был неординарной личностью и имел интересные особенности.

Владимир Александрович Выпов, прослужив в окружных частях и политотделе, их объединяющем, пройдя "Гаринскую школу" (полковник Гарин Яков Иванович, активный участник Великой Отечественной войны, известный в войсках ПВО руководитель политоргана), умел выходить из самых затруднительных ситуаций, хорошо знал и поддерживал дружеские отношения с офицерами и служащими штаба, отделов и служб округа. Как рыба в воде уверенно чувствовал себя в учреждениях тыла и военторга. Там это ценили. На завершающем этапе службы, пройдя кадровый аппарат Главпура, получил приглашение и еще долго работал в управлении военной торговли округа. О Выпове можно говорить много и привести не один интересный случай. Но так, как он умел рассказывать и развеселить любой коллектив, другим дано не было. Просто надо было быть рожденным для этого. Достаточно сказать без преувеличения, что он, находясь на застолье, не умолкая и не повторяясь, мог весь вечер, рассказывать один за другим веселые анекдоты. За время совместной службы не могу вспомнить такой день, чтобы Выпов был хмур и неприветлив. Он имел необыкновенный дар положительного общения с людьми. Я весьма благодарен ему залу школу, которую прошел с ним в процессе совместной работы, тем более, он передал мне свое, весьма специфическое направление - мобилизационную работу. Наведя порядок в документах, в учете кадров по военному времени, он со спокойной совестью стал работать заместителем начальника отдела после увольнения М.Г. Арсеньева.

Кстати, об этом ветеране. Кадровик старой школы, человек прямой, откровенный, не очень жесткий, даже либеральный, за что ему нередко доставалось от начальника. О некоторых эпизодах его службы в отделе ходили шутки. Как-то Главпур проверял работу отдела. А в те времена в наборе у проверяющих всегда был "дежурный" вопрос к любому начальнику: "А как вы знаете своих подчиненных? Назовите дни их рождения". Михаил Григорьевич, при случае не отказывавший себе в возможности отметить очередное звание или день рождения сотрудника чаркой, почувствовал в вопросе подвох. Это был период кампании по борьбе с пьянством и алкоголизмом. Поэтому он стал горячо убеждать проверяющего, что в отделе сухой закон и дни рождения не отмечаются застольями. Хотя, чего греха таить? И кадровики вне службы не отказывали себе в возможности расслабиться.

Несколько слов о В.Н. Воробьеве, с которым мы сидели за столами напротив. Поначалу он не питал ко мне симпатии и доверия. Причина была во мне. Потому как я, несмотря на его старшинство (в 7 лет разница) не упускал возможности его "зацепить". А он не позволял такого даже равным по должности и возрасту, мог долго поддерживать в себе недружеский настрой за эти мои козни. На вечере, где отмечали присвоение мне звания "полковник" он сказал: "Виктор, я никак не ожидал, что ты пригласишь меня на этот вечер".

Прошли десятилетия. У каждого из нас служба шла своим путем. Недавно мы, бывшие политуправленцы, проводили Владимира Николаевича в последний путь. А за год до этого к 75-летию, поздравляя его в госпитале, я описал в рифме всю его жизнь от техника до замполита основного факультета академии Генштаба. Долгое время перед этим он руководил парткомом Главпура. Но первые мои шаги в отделе кадров прошли при его активном и положительном критическом воздействии. Могу с полной ответственностью сказать, что он способствовал быстрому становлению меня в новой, необычной и сложной должности.

Более тридцати лет минуло с той мартовской весны, а правдивая шутка, проверенная не раз жизнью, хорошо помнится. Говорили, что кадровая работа каторжная, но сладкая. В том, что каторжная, мы удостоверялись каждый день, а сладость так и не почувствовали.

Наш начальник Николай Николаевич, я думаю, не только мне говорил, когда предлагал работать в отделе, что от кадровика, как ни от кого другого, требуется самоотверженность.

Он сам, прежде всего, был подтверждением этого. И когда мы приходили на службу, даже в ранние часы, начальник был уже в кабинете в облаках дыма. Задерживаясь допоздна, уходили с работы, а Шашков все еще работал. Было непонятным: есть ли семья, личная жизнь. И только потом, познакомившись и сблизившись, став настоящими единомышленниками, мы поняли, что Николай Николаевич жил и служил во имя дела и своей работы.

Но это было потом. А тогда вслед за представлением в отделе последовало знакомство со всем коллективом управления. Встав на партийный учет в политотделе штаба у Ивана Владимировича Макерова, бывшего летчика, начальника политотдела авиационной дивизии, а затем Горьковского корпуса ПВО, я даже не мечтал и посчитал бы большой наглостью думать, что, аттестованный на политотдел корпуса ПВО с должности начальника отдела кадров политуправления, буду еще что-то выбирать. В те времена, если бы я кому-то открылся в том, что мое горячее стремление работать в войсках пересилило предложение стать инструктором отдела административных органов ЦК КПСС, меня бы осмеяли или просто не поверили. А с генералом Макеровым мы еще не раз обсуждали кадровые проблемы, но не думали, что я пойду по его стопам и пройду большую школу в 16-м корпусе ПВО, проработав почти 7 лет начпокором, получу очередное воинское звание "генерал-майор".

Опережая последующие события, кратко остановлюсь на Горьковском периоде службы. Самостоятельная высокая и ответственная должность начальника политического отдела корпуса ПВО стала для меня большим испытанием. Большой коллектив офицеров и служащих управления корпуса, почти два десятка частей различных родов войск и назначений заставляли многому учиться и вкладывать максимум усилий в дела. Много времени уходило на работу в истребительных авиационных полках и частях обеспечения, особенно в Правдинске. Полк постоянно осваивал новейшие типы МиГов. Здесь же проходили и войсковые испытания, доводка техники в процессе ее освоения. Заводчане из Горького считали полк своим цехом и заводской лабораторией. Анализируя состояние партийно-политической работы, я одновременно вникал во все тонкости жизни частей гарнизона. Присутствовал на полетах и разборе их, занятиях, тактических учениях, различных мероприятиях воспитательного процесса. Вместе с командиром полковником Г.В. Гоголевым и начальником политотдела А.В. Потеминым "выбирали" узкие места в обучении и воспитании. В работе с людьми сложностей не возникало. На мое стремление глубже войти в жизнь авиаторов, оказывать им необходимую помощь в решении стоящих задач, люди отвечали доверием и не скупились на поддержку. Через Правдинский аэродром была прямая связь с верхами. Большие начальники не любили приезжать поездом и, как правило, прилетали самолетом. Поэтому встречи и проводы в гарнизоне отрывали много рабочего времени у руководства корпуса.

За шесть с половиной лет в должности я работал с В.А. Артемьевым, В.И. Ожигиным и В.В. Костенко, которые находились в должности командира корпуса.

Владимир Александрович Артемьев, выросший до генерал-лейтенанта и впоследствии назначенный заместителем начальника Калининской (ныне г. Тверь) ВКА ПВО, произвел на меня неизгладимое впечатление. Человек глубокого аналитического ума, большой воли и твердого характера рожден был для армейской службы.

Высоко эрудированный, культурный и образованный. Способный от природы, все усваивал без особых усилий, вместе с тем отличался необычайным трудолюбием. Деликатный и тонкий в обхождении. Имея большую власть, никогда не использовал ее во вред людям, не выделял их по должностному положению. Всегда помогал всем, кто в этом нуждался. На первый взгляд суровый и мрачноватый, с густыми насупленными бровями, а на деле исключительно душевный и доброжелательный.

Своим внимательным и цепким взглядом глубоко проникал в человеческую сущность и редко ошибался в людях. С ним работалось легко, интересно, было чему поучиться. Он не терялся в любой сложной обстановке, а в боевой работе мог сконцентрироваться до предела. Пользовался авторитетом и уважением и в корпусе, и во всех верхних эшелонах. С ним советовались все, включая и старших начальников. Я полагал, что у него большое будущее. Но несчастный случай на служебном автомобиле, когда он получил серьезные травмы, помешал его службе. После излечения Владимир Александрович уволился из кадров. Все, кто его знал, служил с ним, благодарны судьбе за то, что она свела их в жизни.

Виктор Иванович Ожигин, сменивший В.А. Артемьева, продолжил эстафету ратных дел командиров 16-го корпуса. Своим трудолюбием, энергией, беспокойностью увлекал личный состав на качественное выполнение стоящих задач. Его инициатива и дотошность не знали границ. Он не растерял достижений предшественника ни в боевых делах, ни в работе с людьми. Умело опираясь на своих заместителей, Павла Андреевича Горчакова, начальника штаба Эдуарда Николаевича Ясинского, успешно руководил подчиненными войсками. Все мы работали с азартом, строили отношения на полном откровении. От ответственности никто не уходил.

Политотдельцы от нагрузок не отлынивали, старались работать, не отставая от жизни. Всем им благодарен я за учебу, помощь и разделение тягот нашей работы с людьми.

Мой предшествующий опыт полковой службы помог мне успешнее работать в корпусных частях. Как известно, легче учить на собственном примере, да и люди тогда больше верят. Бездоказательная метода "делай так, как тебе говорят" всегда являлась самой порочной. Ею в совершенстве владели люди, не имеющие войсковой практики, "проскочившие" без труда на различные штабные должности. Именно поэтому, не только я, но все, кто работал под командованием молодого майора В.Г. Базанова, верили ему и охотно шли на различные инициативы в деле совершенствования боевой готовности, будь то строительство хранилища для ракет № 61 или повышение эффективности боевого управления на КП зрп. У него, также как и у В.А. Артемьева, сильными сторонами в работе были строгий контроль, системность и высокая требовательность. В их умении все разложить по полочкам, логически осмыслить, найти решающие доводы, равных им я не встречал. Поэтому, встретив В.Г. Базанова в звании генерал-лейтенанта и должности помощника командующего округа по вооружению, я не удивился.

Вениамин Григорьевич в период становления полка находил деловой контакт, имел дружеские отношения и с А.И. Асеевым, прошедшим Великую Отечественную войну, из-за которой он так и не сумел получить высшее образование, но дослужил до "полковника", и сменившим его на штабе полка, способным инженером М.Н Прокофьевым, позже возглавившим службу вооружения 1-й Армии. У всех нас в ту пору, в том числе и у В.Г. Базанова, возникали сложности только в том, что Майк Николаевич становился неуправляем лишь тогда, когда на досуге получал возможность исполнять опереточные арии. Голос ему позволял, да и выносливости хватало. Если его не останавливали, он мог петь до тех пор, пока у слушателей не выдерживали нервы. И все-таки, я сожалею, что не сделал ни одной записи его импровизаций.

Но в ту бытность порою всем нам было не до песен. Первый выезд на Балхаш для выполнения боевых стрельб. Все сработало: и люди, и техника. Отличная оценка. Уже на радостях хотели нарушить "сухой закон" полигона. Но тут не очень добрый вестник, которым часто выступал капитан из особого отдела: "В полку пожар. Сгорел весь парк боевых машин". Но на то и командир, чтобы не теряться в сложной ситуации: "Спасибо за информацию, - ответил он, - приедем, разберемся. А пока что будем выполнять очередные стоящие задачи так, как ничего не случилось".

В поисках причин и виновных в части перебывало много "гостей". Как сейчас, помню приезд в Борки комплексной группы офицеров - проверяющих из штаба и политуправления. Коллектив полка еще не совсем опомнился от происшествия в автопарке и грозного приказа в этой связи, как нагрянула неожиданная очередная проверка. Не секрет, что обо всех плановых проверках с "верхов" в войсках обычно знали. Телефон "доверия" в округе работал исправно. А тут нежданно-негаданно, да столько народа.

Поработав не один день, и не найдя "криминала", политуправленцы: лектор А.Н. Шумаков, старший инструктор комсомольского отдела А.А. Чайка и возглавлявший их неприступный инспектор А.П. Марков (получивший за внешнее сходство кличку "Охлопков") признались в том, что намеревались ехать в другое место. Но проводивший инструктаж Н.В. Петухов в конце занятия неожиданно спросил: "А у кого сгорел автопарк, пока они находились на полигоне?" Ему ответили. Он и перенацелил: "Вот и езжайте к Базанову и Наземнову".

Подопечные войска, бессильные как-либо воздействовать на такую "плановость", могли только подшучивать, мол, нет порядка в этом "птичнике", имея в виду сочетание сразу нескольких фамилий (Петухов, Воробьев, Чайка и Курятов). Поток воспоминаний бесконечен. Уверен, что даже в отдельной книге их все не вместить. И все это - люди, люди...

Возвращаясь к началу моей службы в Москве, вспоминаю. При вхождении в должность в помощи и советах мне никто не отказывал. В числе моих наставников оказался добрейшей души человек, светлый образ которого я сохраню до конца жизни. Это Виктор Александрович Федоров. Политработник с большой буквы. И в радости, и печали он всегда был рядом. В тот напряженный начальный период он первым протянул руку помощи и привел меня в инспекторскую, так называли самую большую комнату у нас на третьем этаже, где сидело 6 офицеров. За спиною у каждого была большая жизнь в политработе. Без назидания, как старший брат младшему, он рассказал о жизни и службе в политуправлении, успокоил, мол, "не боги горшки обжигают", и обещал постоянную помощь и поддержку. И эти слова он подтверждал всегда, пока был жив. Сколько я помню выездов под его руководством, как начорга, и при его участии, В.А. Федоров для всех служил маяком на запутанных путях бумаготворчества. Он свободно обращался с авторучкой и бумагой, не робел перед ними, умел найти нужное, емкое и умное слово, от которого шел запев всего доклада или выступления.

Великий опыт оргпартработы, глубокого проникновения в человеческую психологию позволяли ему успешно работать начоргом политотдела Армии, политуправления округа, кадровиком в Главпуре, и, наконец, секретарем партийной комиссии в округе. Об его мудрость раскалывались и грубость, и интриги разных военных чиновников. Он не боялся авторитетов именитых начальников в генеральских мундирах и был выше их амбиций, служа только людям и делу. Уйдя в отставку и занимаясь общественными делами, продолжал цементировать наше ветеранское товарищество и был генератором различных идей. Эта книга воспоминаний - дань его неутомимости, ибо он первым и не раз выступал с инициативой подготовки и издания ветеранских мемуаров.

Признаюсь, только такие люди позволяют найти равновесие в трудную минуту. А такое случилось однажды со мною. Мне поручили в первый раз подготовить план выезда группы офицеров управления. Вроде, и дело-то несложное. Потом приходилось составлять множество самых различных планов. Но тогда по молодости я почему-то стал заниматься текучкой кадровой работы и не рассчитал время. Прозвучала команда на инструктаж, а плана не было. И тут на меня напал колотун. Бремя ответственности мне показалось таким невыносимым, что меня стала бить дрожь, подобие лихорадки, и не отпускала несколько минут. Не подвернись с помощью сослуживцы, я не знаю, чем бы для меня это кончилось. Такого состояния ни до, ни после я не испытывал.

Но жизнь входила в рабочее русло. Как положено, составив план вхождения в должность, стремился побыстрее его реализовать. Имелся еще план профессиональной и идейно-теоретической подготовки. Не говоря уже о том, что каждый инструктор вел объемистую кадровую книгу, где, как в сегодняшнем компьютере, можно было найти многое. По каждому политработнику делали комментарии, характеристики особенностей, включая семейное положение и вредные привычки, плюс наблюдения. Из этого складывалась объективная характеристика.

Хоть и очень редко, но случались ошибки в назначении. Не все начальники сдерживали напор протекционистов разных уровней, желающих пристроить своих "кандидатов" поближе к столице без учета их способностей и возможностей. Это была, на мой взгляд, самая большая трудность в работе кадровиков политуправления. Не новость, каждый начальник старался прихватить с собою тех, кто перед ним отличился на прежнем месте службы, будь то Урал или Север. В бытность Н.В. Петухова и Н.Н. Шашкова растили и выдвигали заслуживающих этого окружных политработников и меньше со стороны. Шло большое движение кадров. Они не старели, не засиживались.

Вспоминается строгий разговор в политуправлении Войск ПВО при назначении меня начальником отдела кадров. Требовали прекратить "порочную" практику опоры только на окружные кадры и не чинить препятствия начальникам, желающим выдвигать своих, проверенных людей. Требование учел, но то, чему учил Н.Н. Шашков, оставалось руководством к действию - в первую очередь "двигать" свои, окружные кадры.

И еще об ошибках. Темным пятном осталась в памяти волокита с письмами и жалобами и, в конце концов, увольнение из армии своего однокашника по учебе в академии Леонида Бедрицкого. Ошибка была давнишняя, когда его отбирали на ротного политработника в РТВ еще до академии. Человек не обладал необходимыми качествами, дослужив до начальника политотдела базы, готовился к очередному званию "полковник", но не захотел установить деловые отношения с командиром части. Ни разговоры, ни уговоры не действовали. Был уволен.

При Н.Н. Шашкове инструкторам предоставлялась полная свобода в предложениях кандидатов на выдвижение. Практиковались короткие совещания в отделе, когда все сообща предлагали кандидатов из своих направлений на какую-нибудь освободившуюся большую должность. Для более глубокого и детального изучения проводились выезды на места службы в части и подразделения. Так было и со мною. Доверяя инструкторам, начальник и заместитель редко выезжали с этой целью. Руководство управления полностью доверяло начальникам отделов, особенно, если они подбирали офицеров в свои коллективы. Так, из 1-й Армии в наш отдел последовательно были назначены: Виктор Васильевич Пере-возников, Анатолий Иванович Жуков и Юрий Михайлович Кулагин. Предпочтение отдавали тем, кто окончил ВПА им. В.И. Ленина и "прошел" полк. Виктора Григорьевича Никулина рассмотрели в отдел, как кадровика-профессионала. Как-никак, за его спиной работа начальником отделения кадров политотделов 10-й и 1-й Армий, где он с "азов" прошел кадровую науку на практике. Он не делал для себя новых открытий в отделе, как я. Еще находясь в Балашихе, уже консультировал нас по армейским кандидатам на выдвижение. Даже потом, уйдя в отставку, постоянно служил "палочкой-выручалочкой" всем, кто не мог найти какую-то информацию по кадрам Войск ПВО. Честнейший и самоотверженный человек, всегда отзывался и приходил на помощь по любому поводу. Был нежным воспитателем своих детей, многочисленных внучек и внучат.

Его скоропостижная смерть потрясла всех ветеранов. В последний путь его провожало множество сослуживцев, которых он объединял своей добротой и бескорыстной заботой. Всю свою 74-летнюю жизнь он имел только друзей и добрых товарищей. Прощаясь с ним, никто из присутствующих не остался безучастным. Лейтмотивом траурного настроения были такие слова:

Он - славный сын своей эпохи

С названием XX век.

Ушел внезапно в путь далекий

Такой всем нужный человек.

Но знаем все мы, не бесследно

Ушел с Земли он в смертный час.

Оставил зримый путь победный

При жизни Виктор среди нас.

Живет в учениках и детях,

И в детях их детей живет,

Тем продолжая на планете

Добра и разума полет.

Затруднения возникали разные. Вспоминается, как однажды Николай Николаевич дал мне с утра задание: "К обеду должно быть представление на этого кандидата для выдвижения на дивизию". Недостаток опыта и особенности кандидата не позволили мне развернуться. К обеду, кроме заезженных общих, стандартных фраз, я ничего не выдал. Заглянув перед обедом, начальник коротко спросил: "Ну, как?" Я ответил, что не получается, уж очень сложный кандидат.

Тогда Шашков съязвил: "Не думай, что ты такой умный. Если было бы что написать, я сам бы это сделал".

Николай Николаевич был хорошим учителем и знал, как обращаться с человеческим "материалом". Он прекрасно видел, что первые полгода я настойчиво заставлял себя перестроиться от полной войсковой самостоятельности на штабную и канцелярскую обстановку. Шла настоящая ломка. Со стороны, наверное, это было виднее. Через несколько десятков лет на ветеранской встрече бывшая заведующая секретной частью Елена Павловна Иваненко мне сказала: "Заметно было, как вы мучались..." Осознавал это, думаю, и Шашков. Но вида не подавал. Однажды он меня спросил: "Как идет вживание в новую должность? " Я откровенно ответил, что не ем, не сплю, даже в весе потерял, жена замечает. Он усмехнулся и говорит: "Меня это мало беспокоит. Главное, чтобы работа шла успешнее". Возможно, это жестоко. Но я и тогда, и потом считал, что его метода была правильная. Если бы я сам себя не переборол, трудно сказать, что из меня получилось бы.

Шашков вырос от сохи, в прямом смысле. Сельским парнишкой ходил за несколько километров через лес и поле, чтобы закончить семилетку. И только в 27 с лишним лет, пройдя школу жизни сначала авиамехаником в годы войны, а потом в боевых действиях в КНДР, от младшего технического специалиста до работника политотдела дивизии, он получил среднее образование. Совмещая службу и учебу в школе рабочей молодежи, сумел окончить 10 классов с серебряной медалью. А потом в академии освоить полный курс наук авиационного факультета с золотой медалью. Получив в средней школе лишь одну четверку по русскому языку, а в академии по аэродинамике и самолетовождению (из 38-ми зачетов и экзаменов), всю жизнь работал над собою, много читал и писал. Журналисты восхищались тем, как Шашков пишет статьи в газету. С чистого листа шло изложение материала. Кроме ручки и бумаги никаких подручных пособий. В редакции газеты "На боевом посту" говорили: "Если материал от Шашкова, то можно сразу в набор. Исправлений не бывает". И я благодарен Николаю Николаевичу за то, что он научил меня, думаю и не только меня, не робеть перед листом чистой бумаги, не пугаться того, чтобы свободно излагать свои мысли. Но такое состояние пришло не сразу.

Из своей жесткости Шашков не делал секрета и не прятался за ширму: он три шкуры "драл" с себя. К себе был беспощаден. Могучий от природы, крепкого крестьянского сложения и здоровья, он даже болезни переносил на ногах, работал с температурой, не откладывая дела. Он мне почему-то напоминал по своим человеческим данным маршала Г. К. Жукова: и простым происхождением, и хваткой, крепким практичным умом, внешним обликом, необычайным трудолюбием, жесткостью во имя дела и добродушием, любовью к людям-труженикам. Позже я убедился, что от него и дома исходил такой, можно сказать, деспотический настрой.

Жена, великая труженица Нина Леонтьевна, его опора и поддержка в жизни, тянула на своих слабеньких плечах весь семейный воз: двоих сыновей и старых родителей. Начав работать почти в 15 лет, успевала успешно решать задачи в педагогических коллективах и в доме. Уйдя на пенсию, продолжала еще 8 лет трудиться в школьной системе. Награжденная медалью за самоотверженный труд в период Великой Отечественной войны, юбилейными знаками, став "Заслуженным учителем республики", она скромно о них умалчивала, отмечая награды мужа. Именно ей, в первую очередь, принадлежит заслуга в воспитании и обучении двоих сыновей, Сергея и Павла. И тот, и другой, получив высшее образование, вышли на большую дорогу жизни и вместе с внуками Николая Николаевича продолжают утверждение на ней рода Шашковых.

Почти все кадровики выходили из отдела на большую работу с определенным "знаком качества". Чтобы не быть голословным, назову некоторые фамилии. В Главпуре на ответственных должностях работали В.Н. Воробьев, В.А. Выпов, Ф.И. Губарев, В.В. Перевозников, Ю.М. Кулагин, Л.Ф. Котов, В.Н. Соколов и другие. Подготовка в отделе давала возможность офицерам найти себя в любых сферах деятельности, на разных участках. Так, В.В. Перевозников работала различных ответственных должностях, последнее время трудился в администрации Совета Федерации России, Л.Ф. Котов - в аппарате правительства Московской области, В.Н. Соколов - в контрольно-счетной палате Москвы. Эти примеры можно было бы продолжить.

Пройдя свой возрастной цикл армейской службы и пребывая в отставке, я регулярно встречаюсь со своими сослуживцами, в том числе и бывшими политуправленцами. В нашей ветеранской организации политуправления насчитывается более ста человек. В нее с охотой вступают не только бывшие офицеры управления, но и наши сослуживцы по округу с командных, инженерно-технических должностей. В совете ветеранов сменилось немало инициаторов ветеранских дел. Кто попросился отдохнуть от работы, а кто, как это не прискорбно, уже расстался с нами навсегда. Но процесс идет, приходит новая смена.

Генерал А.С. Иванов, проверенный долгой совместной службой и непростыми ветеранскими хлопотами, остается бессменным председателем, хотя и не раз просил, чтобы его переизбрали. Это его беспокойная натура и настырность привели многих уважаемых офицеров и генералов округа к работе над этими воспоминаниями. Как говаривал В.И. Ленин, лучший способ отметить праздник, это подвести итоги сделанному. Какие бы не состоялись в августе празднества к 50-летию МО ПВО, души ветеранов согревает возможность рассказать своим детям и внукам о службе в столичном округе, оставить в истории память о лучших годах жизни. Члены совета ветеранов, как и ранее, на прежней службе, готовы к помощи и сотрудничеству. Немалый возраст не мешает быть активными штыками М.Д. Бондаренко, Ф.И. Губареву, И.Н. Егорову, Ю.А. Захаренкову, А.И. Киринюку, Д.Ф. Ковальчуку, И.Л. Коледе, Г.А. Наумову, В.Я. Ульянову, А.А. Чайке, И.Я. Чупракову, Г.С. Шевченко. До самого последнего дня, не жалея своих сил, работали среди нас В.Н. Воробьев, Б.П. Мирошниченко и В.Г. Никулин.

Мне особенно приятно, что в памяти и воспоминаниях наших ветеранов отчетливо живут такие люди, как Николай Николаевич Шашков. Готовя статью, я встретился с генералом в отставке И.Б. Ковыриным. Судьба долго вела его вместе с Н.Н. Шашковым одними дорогами службы.

По рекомендации молодого замполита полка секретарем комитета ВЛКСМ части избрали И.Б. Ковырина. Являясь техником, он не раз наблюдал такую картину. На станции, которая выполняла функции командного пункта, дежурило значительное количество офицеров. Днем личный состав находился на рабочих местах, и жизнь шла по установленным правилам несения боевого дежурства. В вечернее время оживление спадало, и тогда холостяки, а на станции среди них большинство - молодые офицеры, садились за стол и "расписывали пульку" (играли в преферанс). Замполит полка, готовясь к увольнению, уже давно махнул рукой на такие мелочи. Посещая станцию, сам нередко занимал пустующее место и "резался" в карты, пока его не обыгрывали. Но вот он уволился.

В должность заступил майор Н.Н. Шашков. В первый же свой приход он застал игру в разгаре. Войдя в помещение, он выдержал паузу, дождавшись команды: "Товарищи, офицеры!", подошел к столу с преферансистами и строго предупредил, чтобы впредь подобного не допускали. При подведении итогов за месяц доложил офицерам полка о такой пустой трате служебного времени и получил поддержку от командира.

Ради объективности надо сказать, что холостяки ушли "в подполье" и продолжали свое увлечение в офицерском общежитии, при этом оставляя отдельных лейтенантов без месячной получки. Тут уж в этот процесс включился секретарь комитета комсомола. Заключив союз, офицеры-активисты стали совершенствовать игру в преферанс и, достигнув мастерства, "раскрутили" главного покусителя на лейтенантские зарплаты. Вот так, "клин клином", и разрешился финансовый кризис у молодых офицеров.

"Н.Н. Шашков о себе не любил много говорить, - вспоминал И.Б. Ковырин, - да, многие и не знали, что предшествующие годы службы он посвятил авиации. Специфику зрп С-25 освоил быстро и не испытывал никаких проблем общения с инженерно-техническим составом. Вечерами подолгу засиживался в кабинете. На огонек часто приходили офицеры и члены их семей. Всех он внимательно выслушивал и помогал разрешить конфликтные ситуации. Завершая свои наблюдения, ныне уже ветеран, И.Б. Ковырин подтверждает то, что "Николай Николаевич остался в памяти, как человек исключительно преданный делу, которому он посвятил всю свою жизнь, высокоорганизованный, с чистыми руками и светлой головой".

Другой ветеран, летчик, участник Великой Отечественной войны Василий Петрович Акимов не может не вспомнить совместную службу с Н. Шашковым. В их судьбе много общего.

Рано по велению сердца они оказались в рядах авиации. Николай Николаевич в августе 1942 г. прочитал похоронку о гибели своего старшего брата Ивана, а в декабре он уже принимал военную присягу и учился в Яновской военной школе авиационных механиков. Потом готовил к боевым вылетам самолеты на аэродроме (деревня Борки), участвовал в боевых действиях в КНДР в истребительной авиационной дивизии Кожедуба, где в полку на комсомоле под руководством летчика и начподива Н.В. Петухова проходил проверку делом.

В.П. Акимов знакомится с Н.Н. Шашковым, принимая от него должность в ИАП (ст. Воротынск в 18 км от Калуги). С тех пор они уже поддерживают добрые дружеские отношения до конца службы. Позже, работая инспектором по авиации в политуправлении, Н.Н. Шашков видит, как самоотверженно, один за весь политотдельский аппарат (тогда все оказались на учебе) работает пропагандист В.П. Акимов. Сам "пахарь" и трудоголик, он не может не помочь достойному офицеру. Все время отслеживает его служебный путь и помогает ему в заслуженном росте. О переводе В.П. Акимова на очередную должность искренне горевал начальник политотдела иап Анчеев Игорь Николаевич. Он сожалел об уходе такого прекрасного политработника и толкового пропагандиста. А служба привела В.П. Акимова в политотдел Никулинской школы младших авиаспециалистов. Здесь Василия Петровича привлекали не лебеди в бассейне, а объемная, напряженная работа с молодыми сержантами и солдатами. Школа, к тому же, несла дополнительную нагрузку с большим количеством всевозможных сборов и занятий для руководящего состава округа. Было где развернуться. Он не засиделся. Его выдвинули в отдел пропаганды и агитации политуправления округа. Он облагородил и усилил инструкторский состав пропагандистов. Светлая память о Николае Шашкове живет в его сердце. На мой вопрос: "Какие воспоминания остались от совместной службы с Николаем Николаевичем?" - ответил коротко: "Я многое перенял от него и, прежде всего - ответственность, великое трудолюбие и уважение к людям".

Много памятников способен оставить человек на земле, но все они подвержены воздействию природы и времени. И только самоотверженные дела во имя своей страны, своего народа, добрые свершения на благо людей продолжают жить в их сердцах и памяти.

Только память человеческая нетленна.

По материалам книги
"Ветераны округа вспоминают"
К 50-летию Московского округа ПВО
Москва
Академический проспект
2005 г.