Вирхов вклад в биологию кратко. Рудольф Вирхов. Его жизнь, научная и общественная деятельность. Работы по антропологии

Эмпирический период анатомии закончился с появлением фундаментального труда итальянского ученого Джованни Баттисты Морганьи (1682–1771 годы). Сочинение «О местонахождении и причинах болезней, открываемых посредством рассечений» представляло собой обобщение результатов 700 вскрытий, произведенных за все время существования медицины. Доказав, что каждая болезнь вызывает определенные изменения в соответствующем органе, автор определил данный орган в качестве места локализации болезненного процесса.

Теория Морганьи резко противоречила имевшимся тогда виталистическим воззрениям и представляла болезнь как физическое явление. Положив начало клинико-анатомическому направлению, итальянский ученый создал классификацию болезней, чем заслужил почетные дипломы Академий наук Парижа, Лондона, Берлина и Санкт-Петербурга. Таким образом в медицине появилась новая наука - патология, изучавшая болезненные отклонения общего характера и отдельные заболевания. В середине XIX века патология (от греч. pathos - «страдание, болезнь») разделилась на два течения:

Гуморальное, исходящее от древних понятий о влаге;

Солидарное, основанное на материалистичных выводах Эразистрата и Асклепиада.

Карл Рокитанский

Патриархом гуморального направления считался патолог Карл Рокитанский (1804–1878 годы). Чех по происхождению, австриец по месту жительства, он был одновременно членом Венской и Пражской академий и прославился как организатор первой в Европе кафедры патологической анатомии. Основные положения теории Рокитанского изложены в работе «Руководство по патологической анатомии», созданной на основе 20 тысяч вскрытий, произведенных предшественниками. Здесь содержался анализ результатов микроскопических исследований, что являлось новаторством в теоретических работах того времени. В соответствии с идеями автора, нарушение соков организма влекло за собой болезнь. Однако патология отдельных органов правильно рассматривалась как проявление общего заболевания. Осознание взаимосвязи болезни и реакции организма - единственная положительная сторона гуморальной концепции Рокитанского.

Консервативные взгляды чешского теоретика были опровергнуты новыми сведениями, полученными с применением оптической техники и основанными на клеточной доктрине. Выразителем новаторских принципов стал немецкий патолог Рудольф Вирхов (1821–1902 годы), отождествивший патологический процесс с нарушениями жизнедеятельности отдельных клеток. Медицинская деятельность ученого началась с работы в качестве ассистента, а затем прозектора берлинской больницы Харите. В 1847 году медик-практик получил место преподавателя в столичном университете и основал журнал «Архив патологической анатомии, физиологии и клинической медицины». В наши дни это издание выходит под названием «Вирховский архив». Только в 1891 году вышло в свет 126 публикаций, содержащих более 200 статей самого Вирхова. По отзывам современников, журнал представлял читателям «живую историю основных приобретений медицинской науки».

Рудольф Вирхов

В начале 1848 года Вирхов принимал участие в изучении эпидемии голодного тифа в городах Верхней Силезии. Подробный отчет о поездке был напечатан в «Архиве» и представлял немалый научный и социальный интерес. Во время работы среди обнищавших соотечественников медик пришел к убеждению, что «врачи являются естественными адвокатами бедных и значительная часть социальных вопросов входит в их юрисдикцию». С тех пор наука и политика в жизни ученого существовали параллельно, на некоторое время соединившись в сфере общественной медицины. Участие Вирхова в реформаторском движении вызвало недовольство со стороны прусского правительства, и вскоре ученого вынудили покинуть столицу. Приняв кафедру патологической анатомии в университете Вюрцбурга, он сумел обрести достойное место даже в провинции. В 1856 году Вирхов возвратился в Берлин уже профессором патологической анатомии, общей патологии, терапии, кроме того, имея предложение стать директором Патологического института.

Вирхов прославился в качестве ревностного сторонника чистоты, доказав свои способности не только в теоретической, но и практической деятельности. Общественно-гигиенические мероприятия, касавшиеся преимущественно Берлина, способствовали развитию санитарного дела в стране и становлению Рудольфа Вирхова как политика. Благодаря неутомимой деятельности доктора городские власти с неохотой, но все же осуществляли планы по санитарно-гигиеническому обустройству Берлина. В прессе того времени отмечалось, что Германия «в санитарном отношении достигла столь высокой степени совершенства» только после нескольких лет самоотверженной работы Вирхова.

Ученый впервые установил физиологическую сущность таких болезненных процессов, как белокровие, тромбоз, эмболия, английская болезнь, бугорчатка, различного вида новообразования, трихиноз. Целлюлярная (клеточная) теория Вирхова объясняла болезненные процессы изменением жизнедеятельности клеток. Подобные воззрения навсегда освободили медицину от умозрительных гипотез, тесно связав ее с естествознанием. В «Архиве» были опубликованы статьи с разъяснениями нормального строения органов и тканей. Автор доказал присутствие живых, активных клеток в соединительной ткани и ее разновидностях; установил, что патологически измененные органы и новообразования состоят из обыкновенных физиологических тканей; указал на «сократительность лимфатических и хрящевых клеток».

Огромной заслугой немецкого медика являются создание терминологии и систематизация основных патологических состояний. По мнению последователей, недочетом целлюлярной теории послужило отсутствие идей о роли клетки в патологическом процессе.

Антропологические исследования Вирхова касались не только местной архаики. Помимо археологических раскопок на территории Германии, он проводил исследования в Египте, Намибии и на полуострове Пелопоннес. В 1879 году патологоанатом участвовал в знаменитых раскопках Трои, войдя в состав экспедиции Генриха Шлимана. Результатом его археологической деятельности стали сочинения «Развалины Трои» (1880), «О древних могилах и о постройках на сваях» (1886) и множество антропологических работ. Обследования царских мумий в Булакском музее, причем в сравнении их с сохранившимися изображениями царей, послужили основой выводов относительно анатомических особенностей каждой человеческой расы. Вирхов доказал возможность новообразований серого вещества мозга и разъяснил зависимость формы черепа от сращения швов. В качестве биолога он не разделял увлечения коллег упрощенными взглядами на жизненные явления и даже имел смелость отстаивать обособленность малого элемента жизни как начала всего. Знаменитый тезис «клетка происходит только от клетки» образно завершил многовековой спор биологов о самозарождении организмов.

Своим появлением расколол медицину на две исторические эпохи - до открытия целлюлярной патологии и после. Революцией, которую совершил Рудольф Вирхов в медицине, было признание несостоятельной основной теории о причинах болезней, которая господствовала в медицине еще со времен Гиппократа, - гуморальной патологии. Это направление поддерживалось на протяжении веков , и другими ведущими медиками вплоть до середины XIX века. Суть гуморальной теории представляет причиной возникновения патологий нарушение баланса жидкостей (крови, лимфы, различных слизей). Название «гуморальная» происходит от латинского humor - жидкость. Эта теория видоизменялась со временем, но основной её принцип оставался прежним. Современник Вирхова Карл Рокитанский являлся ведущим представителем гуморальной теории. Он считал, что изменение химического состава крови и других жидкостей организма приводит к заболеваниям. Нарушение баланса химического состава жидкостей организма ведет к расстройству питания тканей и органов. Оно вызывает отложение в различных уголках организма некоего образования, не имеющего структуры, из которого со временем вырастают патогенные клеточные формы. В рассуждениях Рокитанского было здравое зерно, которое подтвердилось с течением времени, а некоторые его идеи остаются актуальными и по сей день. Болезнь, по его теории, поражает весь организм, а изменения в тканях являются следствием недуга.

Необходимо упомянуть и о другой теории, существовавшей на тот момент и оппонирующей гуморальной - ятромеханической. Тогда она была второй основной теорией о причинах возникновения болезней и основывалась на знаниях о математике и физике.

Вирхов нанес сокрушительный удар по основам основ медицины: он на голову разбил все аргументы за «теорию жидкостей», заставив согласиться с научными выводами своего жесточайшего оппонента - К. Рокитанского. Надо отметить, что теорию Вирхова признали и поддержали ведущие медики по всему миру. Таким образом, умозрительность гуморальной теории была отвергнута под давлением научных фактов, которые привели Вирхова к созданию теории целлюлярной (клеточной) патологии.

Интересен путь Вирхова к этому открытию, перевернувшему медицину.

Фантастической продуктивности и редкой работоспособности ученый, Рудольф Вирхов родился в 1821 году в прусской провинции Померании (ныне делится на германскую и польскую половины) в ничем не примечательной купеческой семье. Юноша получил стандартное гимназическое образование и в положенное время поступил в Берлинский медико-хирургический институт, где ему посчастливилось учиться под началом знаменитого нейрофизиолога И. П. Мюллера. На курсе вместе с ним учились будущие блестящие умы медицины - Герман Гельмгольц, Теодор Шванн, глубоко погруженный в клеточную теорию, Дюбуа-Реймон, Карл Людвиг, - ученые, которым принадлежит честь великих открытий в области нервной и клеточной систем.

В 22 года Рудольф Вирхов уже защитил докторскую диссертацию, после чего его назначили научным сотрудником при старейшей в Берлине клинике Шаритэ, где он параллельно исполнял должность ассистента при патологоанатоме. Здесь-то и развернулся его талант наблюдателя, любознательность ученого и четкий ум логика. Он практически не расставался со своим микроскопом, изучая все доступные патологические процессы, различные стадии заболеваний, изменения в тканях, тщательно фиксируя и систематизируя наблюдения. Говорят, он едва не ослеп. Ему понадобилось три года, чтобы открыть существование клетки мозга, о которой никто не подозревал, и которую он назвал глией (от др.-греч. glia - клей). До Вирхова деятельность центральной нервной системы объяснялась через нейроны, которым были отданы на откуп все функции - от регуляции речевого аппарата до управления органами. Сегодня медицине известно, что обеспечение работы нейронов и сопутствующих им функций, равно как и производство нейронных клеток, принадлежит глиальным клеткам. Они составляют 40% всей центральной нервной системы и отвечают за обменные процессы нейронов. Рудольф Вирхов открыл связующую функцию глиальных клеток для нейронов. Поэтому и название новых клеток происходит от древнегреческого - «клей». Через год за значительные достижения в области медицины Вирхова избрали членом Берлинской академии наук.

Несмотря на увлеченность патологоанатомическими исследованиями, Вирхов, разносторонне развитый и любознательный, социально активный и ищущий, не мог не отреагировать на события в Европе 1848 года. Как прогрессивно мыслящий человек, Вирхов активно поддерживал революцию и новые народно-освободительные гражданские идеалы. Его позиция не прошла незамеченной для германского правительства, и ученого отправили в условную ссылку, подальше от центра действий - в Вюрцбургский университет, где он занял должность профессора кафедры патологической. Революция была подавлена, политическая активность стихла, и почти через десять лет профессор получил столь ожидаемое им назначение в Берлинском университете на кафедру патологии, созданную специально для него. Вскоре Вирхов основал музей патологии и патологоанатомический музей, который возглавлял бессменно до конца своих дней.

За год до своего триумфального возвращения в Берлинский университет, в возрасте 34 лет он издал свои идеи о клеточной теории отдельной статье в журнале. А еще через три года, в 1858 году, профессор Вирхов опубликовал два тома книги, в которой объединил свои научные наблюдения и знания. Труд получил название «Целлюлярная патология как учение, основанное на физиологической и патологической гистологии». Он также издал лекционную часть своих трудов и, фактически, объявил о создании нового подхода в медицине. Термины, которыми он оперировал, до сих пор применяются медиками. Например, Вирхов описал патологические процессы, свойственные заболеванию, которое он назвал «тромбозом». Он также охарактеризовал лейкемию (перерождение клеток крови в злокачественные), дал описание эмболии (закупорке вен и сосудов инородными частицами - пузырьками газа, жира, тромбом). Книга имела колоссальное значение для всего медицинского сообщества. На протяжении нескольких десятков лет она была основным источником медицинской теории во всем мире. В России её перевод был издан уже через год после выхода в Германии.

Целлюлярная, или клеточная, теория, перевернувшая медицинский мир, состояла в революционном взгляде на патологический процесс. Патология разъяснялась как измененная жизнь минимальных микроорганизмов - клеток. За каждой клеткой признавалась полная жизнеспособность в автономных условиях. Таким образом, организм представлял собой некий сосуд, заполненный обилием жизнетворящих клеток. Известная вирховская формула гласила: каждая клетка из клетки. Тем самым объяснялась способность клеток к репродукции и размножению, то есть делению. Вирхов назвал болезнью нарушение условий жизни клеток. Дисбаланс в состоянии клетки приводит к развитию патологического процесса.

Консервативное во все времена медицинское сообщество с большим недоверием встретило столь революционный взгляд на устоявшиеся теории. Сеченов считал большим заблуждением Вирхова представление об организме, как об объединении автономно жизнеспособных организмов. Он считал клеточный принцип ученого ложным. Однако, Боткин поддерживал целлюлярную теорию Вирхова. Современная наука отдает должное исторической ценности клеточной теории, однако не признает её одномерности и унификации. Считается правильным более широкий подход с применением гуморальной, и нейронной теории, а также некоторых положений из целлюлярной патологии.

Неоценимый вклад в науку Вирхов оказал, изменив методы изучения происхождения патологий. Любые выводы должны быть обоснованы научно и аргументированы, тогда как эмпирические методы, зачастую сформированные религиозно-экзистенциальными взглядами, должны быть отвергнуты за недоказательностью.

Многие работы Вирхова посвящены причинам возникновения распространенных и малоизученных заболеваний - опухолей, туберкулеза, различного рода воспалений. Вирхов открыл принцип распространения в организме инфекционных болезней. Он утверждал, что основная роль в развитии инфекционного заболевании принадлежит реакции организма на возбудителя.

Плодотворность Вирхова как ученого нашла отражение в его многочисленных работах, посвященных антропологии. Например, именно ему принадлежит классификация строения черепов. Он также установил, что форма черепа зависит от наложенных швов. Ученый всегда испытывал живой интерес к археологии и даже участвовал в раскопках Трои. Результатом его экспедиции стали статьи в исторических журналах, в том числе переведенные на русский язык.

Примечательно, что Рудольф Вирхов был почетным членом Русского Хирургического Общества Пирогова. Профессор неоднократно посещал Россию с лекциями, публиковал статьи в русских научных периодических изданиях. Вирхов оказал огромное влияние на развитие медицины в России, на его исследованиях основаны многие работы известных русских ученых.

Рудольф Людвиг Карл Вирхов (нем. Rudolf Ludwig Karl Virchow; 13 октября 1821, Шифельбайн, Померания - 5 сентября 1902, Берлин) - немецкий учёный и политический деятель второй половины XIX столетия, врач, патологоанатом, гистолог, физиолог, один из основоположников клеточной теории в биологии и медицине, основоположник теории клеточной патологии в медицине; был известен также как археолог, антрополог и палеонтолог.

Биография

Он родился 13 октября 1821 года в местечке Шифельбейне прусской провинции Померании (ныне польский город Свидвин).

Окончив курс в берлинском медицинском институте Фридриха-Вильгельма в 1843 г., Вирхов сначала поступил ассистентом, а затем стал проректором при берлинской больнице Шарите.

В 1847 г. получил право преподавания и вместе с Бенно Рейнхардом († 1852) основал журнал «Archiv fr pathol. Anatomie u. Physiologie u. fr klin. Medicin», пользующийся ныне всемирной известностью под именем Вирховского Архива.

В 1891 г. вышел 126 том этого издания, содержащего более 200 статей самого Вирхова и представляющего живую полувековую историю важнейших приобретений медицинской науки.

В начале 1848 года Вирхов был командирован в Верхнюю Силезию для изучения господствовавшей там эпидемии голодного тифа. Его отчет об этой поездке, напечатанный в Архиве и имеющий большой научный интерес, окрашен в то же время политическими идеями в духе 1848 года. Это обстоятельство, равно как и вообще участие его в реформаторских движениях того времени, вызвали нерасположение к нему прусского правительства и побудили его принять предложенную ему ординарную кафедру патологической анатомии в Вюрцбургском университете, быстро прославившую его имя.

В 1856 году он вернулся в Берлин профессором патологической анатомии, общей патологии и терапии и директором вновь учрежденного патологического института, где оставался до конца жизни. Институт этот вскоре стал центром притяжения для молодых учёных всех образованных стран. Русские учёные-врачи особенно много обязаны Вирхову и его институту.

С 1866 года вместе с профессором Августом Хиршем издавал «Jahresbericht ber die Fortschritte und Leistungen in der Medizin».

Похоронен в Берлине, в Шенебурге.

Достижения в биологии и медицине

Вирхов - основатель так называемой целлюлярной (клеточной) патологии, в которой болезненные процессы сводятся к изменениям в жизнедеятельности элементарных мельчайших частей животного организма - его клеток. Воззрения этой научной теории в связи с успехами химии и физиологии навсегда освободили медицину от различного рода умозрительных гипотез и построений и тесно связали её с обширной областью естествознания.

Как патологоанатом, и в особенности гистолог, Вирхов самостоятельно впервые установил гистолого-физиологическую сущность весьма многих болезненных процессов белокровия, тромбоза, эмболии, амилоидного перерождения органов, английской болезни, бугорчатки, большей части новообразований, трихиноза и проч. Вирхов разъяснил нормальное строение многих органов и отдельных тканей; показал присутствие живых и деятельных клеток в соединительной ткани разных типов; нашёл, что патологически изменённые органы и новообразования состоят из обыкновенных типов тканей, установил сократительность лимфатических и хрящевых клеток; выяснил строение слизистых оболочек и промежуточной ткани нервной системы; доказал возможность новообразования серого вещества мозга, разъяснил зависимость формы черепа от сращения швов и проч.

Как антрополог, Вирхов много содействовал своими работами установлению анатомических особенностей рас, как биолог вообще, устоял против увлечения столь распространёнными во время его молодости исключительно механическими воззрениями на явления жизни и имел смелость отстаивать идею обособленности элемента жизни как начала sui generis. Оттуда и его знаменитый тезис «omnis cellula e cellula» (клетка происходит только от клетки), завершивший собой долгий спор биологов о самозарождении организмов. Как деятель в области общественной гигиены, Вирхов известен своими работами по исследованию эпидемий, сопровождающихся лишениями и голодом, а также проказы, своим участием в общественно-гигиенических мероприятиях по устройству больниц, школ и пр.

-------
| сайт collection
|-------
| Юлий Германович Малис
| Рудольф Вирхов. Его жизнь, научная и общественная деятельность
-------

Биографический очерк Ю. Г. Малиса
С портретом Вирхова, гравированным в Лейпциге Геданом

//-- Детство Вирхова. – Гимназия в Кеслине. – Медико-хирургический институт Фридриха Вильгельма. – Новые течения в немецкой медицине. – Университетские преподаватели Вирхова. – Физиолог Иоганн Мюллер. – Клиницист Шенлейн. – Докторская диссертация --//
Рудольф Вирхов происходит из небогатой купеческой семьи. Отец его занимался торговлей в Шифельбейне, маленьком городке прусской провинции Померании, где и родился 13 октября 1821 года один из самых выдающихся представителей современной медицинской науки.
Детство Вирхов провел в родном городке, где посещал народную школу, а затем, после дополнительной домашней подготовки, поступил тринадцати лет в классическую гимназию в Кеслине. Благодаря своим выдающимся способностям, уже рано сказавшимся, Вирхов при поступлении в гимназию обладал для своих лет очень основательными познаниями в древних языках, в особенности в латинском. Знание латыни приобрело ему благосклонность директора кеслинской гимназии, Отто Мюллера, большого знатока латинских классиков. Напротив того, преподаватель греческого языка, некий Грибен, невзлюбил Вирхова, несмотря на его не менее хорошую подготовку и по этому предмету. Занимавшийся с Вирховым греческим языком в Шифельбейне второй проповедник городка был принципиально против заучивания наизусть грамматических правил, а старался, чтобы мальчик усвоил себе эти правила незаметно, практически, вследствие чего и заставлял своего ученика много переводить на греческий язык. В результате такого способа преподавания юный классик усвоил себе целые обороты речи и применял их безошибочно в классных упражнениях, в так называемых extemporalia, столь памятных каждому, прошедшему сквозь строй рутинной системы классического образования. Гимназический преподаватель в Кеслине, наоборот, требовал прежде всего знания наизусть грамматических правил. Этому требованию Грибена Вирхов не удовлетворял, а между тем его переводы на греческий язык были всегда очень хорошо и правильно написаны. Почтенный педагог отнесся поэтому с недоверием к познаниям Вирхова и первое время заподозрил его в надувательстве. Когда же Грибен, несмотря на всю строгость контроля, не мог заметить, чтобы Вирхов прибегал к каким-либо недозволенным средствам, то стал питать некоторое неприязненное чувство к ни в чем не повинному юноше. Эта неприязнь учителя к ученику могла иметь, как это сплошь да рядом и бывает, роковое значение для Вирхова.

На выпускном экзамене, хотя Вирхов и хорошо сдал по греческому языку, упрямый педагог все же заявил, что подает голос против Вирхова, который, по его мнению, не обладает достаточной нравственной зрелостью, требуемою для поступления в университет. Оппозиция почтенного эллиниста не оказала, к счастью, никакого влияния. Вирхов не только получил аттестат зрелости, но имя его было занесено первым в список восьми окончивших вместе с ним, в марте 1839 года, курс в кеслинской гимназии. Не мешает заметить, что Вирхову тогда было 17 с половиной лет.
Из учащего персонала кеслинской гимназии особенно благотворное и развивающее влияние на своих учеников оказывал талантливый преподаватель истории, Бухер. Благодаря ему в Вирхове рано развился интерес к истории, которою он занимался с увлечением. Под влиянием такого увлечения, по всей вероятности, в юноше уже открылась та жилка общественности, которая впоследствии била такой сильной струей в «кабинетном» ученом, занявшем видное место в рядах членов берлинского муниципалитета и прусского парламента.
Уже на гимназической скамье Вирхов решил посвятить себя изучению медицины и еще до окончания гимназического курса подал заблаговременно заявление о принятии его в число воспитанников медико-хирургического института Фридриха-Вильгельма.
Весну и лето по окончании гимназии Вирхов провел на родине. Он воспользовался, между прочим, этим свободным временем, чтобы изучить, без всякой посторонней помощи, итальянский язык. Вообще, у Вирхова была большая склонность и замечательная способность к изучению языков. Будучи в последнем классе гимназии, он аккуратнейшим образом посещал уроки еврейского языка и при выпуске, хотя уже знал, что посвящает себя медицинским наукам, сдал даже экзамен по еврейскому языку, – экзамен, имевший значение лишь для будущих богословов.
Осенью 1839 года Вирхов покинул родной город и отправился в столицу, в Берлин, для поступления в медико-хирургический институт.
Медико-хирургический институт Фридриха-Вильгельма в Берлине был учрежден в самом конце XVIII века с целью подготовки дельных врачей для прусской армии. Институт этот устроен по образцу высших военно-учебных заведений, воспитанниками его были казеннокоштные, которые жили в самом институте. В течение четырехлетнего курса они слушали лекции профессоров берлинского медицинского факультета наравне со студентами университета. В институте имелись прекрасный анатомический музей, музей по военно-полевой хирургии, музей хирургических инструментов и аппаратов, физический и химический кабинеты, собрание фармакологических (лекарственных) препаратов, а также, что особенно важно, чрезвычайно богатая медицинская библиотека, содержащая около 50 тысяч томов. Состоящие при институте военные врачи занимаются с воспитанниками в качестве репетиторов. Благодаря всему этому, медико-хирургический институт дает полную возможность несостоятельным молодым людям получать прекрасное медицинское образование. Из этого института вышла целая фаланга корифеев немецкой медицины. Мы назовем лишь сотоварища Вирхова, Гельмгольца, знаменитого физиолога и физика, Лейдена, профессора внутренних болезней в Берлинском университете, и Нотнагеля, занимающего ту же кафедру в Вене.
В то время во главе медико-хирургического института стоял Вибель, «старик Вибель», как его все называли. Это был, по определению Вирхова, «человек умеренного знания, но с большим тактом, у которого сердце было на надлежащем месте». Специально следить за учебною частью и руководить занятиями воспитанников лежало на обязанности помощника начальника института, Гримма. Последний отличался широтою взгляда, умел подмечать особые способности каждого воспитанника в отдельности и соответственно направлять их.
Уже вскоре по принятии Вирхова в число воспитанников института Гримм обратил внимание на выдающиеся способности новичка и на то увлечение, с каким наш юный медик отдался изучению своей науки.
В то время немецкая медицина вступала в новую фазу. Китайская стена, отделявшая немецкую медицину от французской и английской с их положительным направлением, – стена, создавшаяся благодаря преклонению немцев перед различными философскими системами, – наконец рухнула. Последней философской системой, подчинившей своему влиянию медицину, было учение Шеллинга – его натурфилософия. Выдающиеся представители естествознания и медицины первой четверти XIX столетия встали под знамя натурфилософии. Этому увлечению способствовал в значительной степени идеализм учения Шеллинга, который проповедовал высокие взгляды на задачи науки и жизни. Немецкий историк медицины Гезер видит даже известную связь между национальным возрождением Германии и широким распространением натурфилософии. Блестящий период этого учения как раз совпал с войнами за освобождение, и «самые лучшие и светлые личности среди немцев принадлежали к провозвестникам натурфилософии». Свою систему натурфилософская школа медицины строила на основах Шеллинговой философии; для нее логическая гипотеза являлась вполне законным эквивалентом наблюдения. Следуя по такому пути, эта пресловутая «философия природы» дошла до таких фантастических измышлений, где уже не оставалось и следа ни природы, ни философии. Такие крайности, естественно, вызвали реакцию. Немецкие врачи поняли, что союз с подобной философией бесплоден. Они поняли, что медицину, эту науку о человеке, о живом организме, нельзя изучать по мертвым книгам, что теории и фантазии, созданные в тиши кабинета, должны уступить место действительности и фактам, что живительные источники медицины следует искать в естественных науках. Наблюдение, как его понимает естествознание, – вот девиз так называемой естественноисторической школы, сменившей прежнюю натурфилософскую. Французская медицина приняла такое направление гораздо ранее, и новой медицинской школе в Германии оставалось перенести на свою почву научные приобретения соседей. Действительно, с этого момента в немецкие клиники широкою волною вливается точный метод клинического исследования, как он практиковался у французов и англичан. Конечно, «естественноисторическая» школа не могла сразу стряхнуть с себя туман натурфилософии, эту неудержимую страсть к поспешным обобщениям и к сомнительной систематизации. Теоретическое здание медицины покоилось еще в значительной степени на гипотезах и аналогиях.
В развитии немецкого здравоохранения новая школа послужила переходом от натурфилософского к современному естественнонаучному воззрению на медицину. В описываемую нами эпоху заря естественнонаучной эры в медицине уже занималась для Германии. Естественнонаучный метод в полном объеме, со своими могучими рычагами – наблюдением и опытом, – стал применяться немецкими медиками. Пережить все эти стадии им пришлось в сравнительно короткое время.
Мы застаем Вирхова на студенческой скамье, когда победа была далеко еще не на стороне новых течений. Борьба велась по всей линии, Sturm– und Drangperiode немецкой медицины еще далеко не закончился.
Среди профессоров Берлинского университета были именно те два представителя медицинской науки, которые играли первостепенную роль в возрождении немецкой медицины, – знаменитый физиолог Иоганн Мюллер и гениальный клиницист Шенлейн, глава естественноисторической школы. Благодаря этому счастливому обстоятельству Вирхов мог из первых рук ознакомиться с новыми научными течениями. Ему не пришлось сожалеть, что, прикрепленный как воспитанник медико-хирургического института к Берлину, он был лишен возможности следовать похвальному и полезному обычаю немецких студентов, которые, не ограничиваясь пребыванием в каком-либо одном университете, стремятся побывать в течение университетского курса в нескольких университетах, чтобы послушать в каждом профессоров-корифеев по различным отраслям соответствующего цикла наук.
В жизни каждого образованного человека не проходят бесследно те впечатления, которые он пережил на университетской скамье, то влияние или, вернее, те влияния, которые оказывают на свою аудиторию выдающиеся профессора. Для будущих ученых эти влияния часто определяют направление и характер дальнейшей самостоятельной научной деятельности. К научному деятелю можно с полным правом применить известную французскую поговорку, несколько перефразировав ее, а именно: «Скажи мне, кто твои учителя, и я тебе скажу, кто ты».
Кто же были учителя Рудольфа Вирхова?
Из университетских преподавателей на научное развитие молодого Вирхова имели особенное влияние Иоганн Мюллер – «один из величайших биологов всех времен», как его впоследствии характеризовали, и затем клиницист-терапевт Шенлейн – «гениальный врач, соединивший реальное направление со смелыми теориями», по определению нашего великого хирурга-мыслителя Пирогова.
Сын сапожника в Кобленце, Иоганн Мюллер при весьма неблагоприятных условиях прошел университетский курс на медицинских факультетах Бонна и Берлина. Будучи студентом лишь четвертого семестра, даровитый 19-летний юноша получил медицинскую премию Боннского университета за экспериментальную работу по эмбриологии. В Берлине, под влиянием профессора анатомии и физиологии Рудольфи, Мюллер так радикально отрешился от воспринятых им в Бонне натурфилософских склонностей, что позднее жег все, какие ему только попадали в руки, экземпляры своих первых работ. Участие и поддержка влиятельного члена прусского министерства народного просвещения дали Мюллеру возможность по окончании курса спокойно заняться дальнейшими научными работами. Вскоре Мюллер получил профессуру в Боннском университете, откуда не совсем обыкновенным путем перешел в Берлин. Когда в 1833 году в Берлинском университете освободилась кафедра анатомии и зашла речь о том, кого назначить, министр народного просвещения совершенно неожиданно получил заявление от боннского профессора И. Мюллера. В своем письме Иоганн Мюллер требовал, чтобы освободившаяся кафедра была предоставлена ему как наиболее соответствующему кандидату; только одному человеку готов он был уступить, а именно знаменитому в то время патологоанатому Иоганну Фридриху Меккелю. Это знаменитое письмо, переданное министру все тем же покровителем Мюллера– членом министерства, дышало самою чистою любовью к науке и глубоким чувством собственного достоинства; оно произвело на министра очень сильное впечатление, и Мюллер занял кафедру в Берлине.
Гениальный ум ученого, обладавшего необычайною широтою взгляда и обширнейшими сведениями по всем биологическим наукам, оригинальный и в высшей степени самостоятельный характер и, наконец, совершенно особенная, импонирующая внешность, напоминавшая внешность римского воина, – все это в Мюллере действовало неотразимо на его слушателей. Наш знаменитый хирург, Н. И. Пирогов, учившийся в это же время в Берлине, говоря о Мюллере, также останавливается на его облике. «Лицо Иоганна Мюллера, – пишет Пирогов, – поражало вас своим классическим профилем, высоким челом и двумя межбровными бороздами, придававшими его взгляду суровый вид и делавшими несколько суровым проницательный взгляд его выразительных глаз. Как на солнце, неловко было новичку смотреть прямо в лицо Мюллера».
Иоганн Мюллер не был главою научной школы в обыкновенном смысле этого слова. Он не возводил своих взглядов на непогрешимые догматы, обязательные для его учеников как последователей известной школы. «Не существует, – говорил Вирхов впоследствии (1858), – школы Мюллера в смысле догматов, так как он не преподавал их – но лишь в смысле метода. Естественнонаучная школа, которую он образовал, не знает общности известного учения, а лишь общность твердо установленных фактов и еще того более – общность метода». Этот метод – «точный», естественнонаучный метод, который зиждется на наблюдении и опыте и который ставит своею задачей – твердое установление фактов. «Один человек, – заявляет Гельмгольц в своей прекрасной речи «Мышление в медицине» («Das Denken in der Median»), – по преимуществу придал нам энтузиазм к работе в истинном научном направлении, а именно – физиолог Иоганн Мюллер. Все теории были для него лишь гипотезами, которые подлежат испытанию путем фактов и о которых решают единственно и только единственно одни факты».
Из знаменитого физиологического триумвирата учеников Мюллера – Гельмгольца, Брюкке и Дюбуа-Реймона – последний рисует нам в живых и симпатичных красках, как учил и как влиял на своих учеников Иоганн Мюллер.
«Как сам он, – пишет Дюбуа-Реймон, – всюду стоял на собственных ногах, так и от учеников своих требовал, чтобы они умели сами себе помочь. Он ставил задачи и давал толчок; в остальном он довольствовался, употребляя химическое сравнение, некоторого рода каталитическим воздействием. Большего и не требовалось. Он действовал так, как, по выражению Гёте, действует красота, – одним лишь своим присутствием. Его окружало, в глазах учеников, какое-то демоническое очарование, как Наполеона I в глазах его воинов, и «Soldats, l"Empere ur a l"oeil sur vous» было достаточно и для нас, чтобы возбудить в нас высшее напряжение сил. Если я пытаюсь анализировать это очарование, то оно, мне кажется, лежит в том, что всякий, кто был вблизи его, испытывал, сознательно или бессознательно и каждый по-своему, увлекающее влияние могучей личности, которая сама, поступаясь всякими иными соображениями, всякими жизненными наслаждениями, всякими удобствами, – преследовала идеальную цель с серьезностью, которая граничила с угрюмостью и со всепобеждающею страстностью. Высшею же наградою для нас было, когда Мюллер забывался на миг, оставлял свою суровую серьезность и пускался в общечеловеческие разговоры и шутки. Мюллер воздерживался от воздействия на ход возбужденных им исследований, зато он и предоставлял своим ученикам самую широкую свободу в их развитии и склонностях. Он уважал всякую самостоятельность. Этим объясняется, что среди его учеников именно те, кто проводил далее его наиболее характерные стремления в физиологии, могли находиться в глубоком и открыто выраженном противоречии с ним, причем на взаимные отношения, установившиеся между Мюллером и ими, это никогда не бросало малейшей тени. Таким образом, Мюллер, нисколько не стараясь о том, никогда ни устно, ни письменно не выставляя себя учителем, никогда не употребив, слово «ученик», на самом деле и поистине основал не одну лишь, а несколько школ исследования органической природы, соответственно своей собственной многосторонности. Школы Мюллера, продолжая работать в совершенно различных направлениях, не имеют ничего общего, кроме того, что огонь, который они берегут и поддерживают, впервые показался из его горна, что все эти школы вопрошают природу в его смысле».
Как все действительно выдающиеся ученые, любящие свою науку, Иоганн Мюллер, в общем, крайне сдержанный, охотно шел навстречу всякому проявлению интереса и любви к науке со стороны своих слушателей. С дальновидностью, присущей великим умам, он узнавал наиболее способных к научным исследованиям. Вирхов принадлежал к тем немногим избранным par exellence, которых Мюллер особенно приблизил к себе и с которыми состоял в непосредственном личном общении. Установившиеся на студенческой скамье отношения Вирхова с его «незабвенным учителем» перешли впоследствии в дружбу, не прерывавшуюся до самой смерти Мюллера. «Немногим, как мне, – говорит не без справедливой гордости Вирхов, – выпало на долю в каждой важной стадии своего научного развития видеть себя подле нашего учителя. Его рука направляла первые шаги новичка, его устами как декана мне присуждена была докторская степень, его теплый взгляд встречал я, когда, опять-таки в его деканство, читал мою первую публичную лекцию как приват-доцент. Из большого числа его учеников я единственный был призван, по его собственному предложению, занять место рядом с ним в тесном кругу факультета, и мне он добровольно предоставил важную область своих исконных владений».
Другой университетский преподаватель, оказавший на студента Вирхова сильное влияние, был профессор внутренних болезней – Шенлейн. Если Иоганну Мюллеру принадлежит высокая заслуга восстановления в основной медицинской науке, в физиологии, державных прав строго научного наблюдения и эксперимента, – прав, попранных различными философскими школами, то Шенлейн, в свою очередь, занял одно из самых выдающихся мест среди германских клиницистов, введя в германскую клиническую медицину более точные способы исследования, в основе которых лежат естественные науки – физика и химия. В клинике Шенлейна впервые в Германии стали применять постукивание и выслушивание. В то время, когда в других германских клиниках сердечные и легочные страдания еще определяли по пульсу и иным так называемым «рациональным» симптомам, Шенлейн стремился путем точного исследования выяснить состояние самих органов. При помощи микроскопа и химических реактивов он исследовал болезненные выделения, кровь и ткани. Изменения в органах, найденные при вскрытиях, он приводил в связь с клиническою картиною болезни, как она наблюдалась при жизни. Данные секционного стола он талантливо применял у постели больного в целях возможно более точного диагноза. «Патологическая анатомия, – говорит Вирхов о Шенлейне, – стала основою его диагностики, а последняя – основою его славы». А слава Шенлейна гремела по всей Германии и далеко за ее пределами. Клиника Шенлейна, сперва в Вюрцбурге, затем в Цюрихе и, наконец, в Берлине, являлась настоящей Меккой для студентов и врачей, которые стекались на его лекции со всех сторон. Здесь не последнюю роль играло еще и то, что Шенлейн излагал свои лекции в чрезвычайно увлекательной и живой форме. Он понимал истинное значение «живого слова» учителя и громадное преимущество его перед «мертвою буквою» книги. Этим, может быть, отчасти объясняется, почему Шенлейн так мало писал. Лекции его неоднократно издавались его слушателями, – что, ввиду неизбежных искажений, доставляло Шенлейну больше огорчения, чем удовольствия, и переводились на иностранные языки. Товарищ Пирогова по профессорскому институту в Дерите, профессор Московского университета Г. И. Сокольский, бывший слушателем Шенлейна в Цюрихе, издал его лекции (в 1841 году) на русском языке. Между тем сам Шенлейн за сорок лет своей профессорской деятельности напечатал две статьи, занимающие вместе не более трех печатных страниц. И это в Германии, ученые которой отличаются изумительной плодовитостью! Всё же, по справедливому замечанию Пирогова, «немногие из передовых деятелей медицинской науки заслужили себе такое имя, как Шенлейн, не оставив после себя ни одного сочинения, кроме небрежно составленных учениками лекций». К прискорбию многих «ученых», история науки в своей оценке не принимает совершенно в расчет торгового веса напечатанных сочинений.
Шенлейн перешел в Берлин из Цюриха на Пасхе 1839 года, как раз тогда, когда Вирхов окончил курс гимназии.
«Так как я, – говорит Вирхов, – изучал медицину в Берлине, то я и имел счастье слушать нового профессора еще в его самую светлую пору, и с благодарностью признаю, что он оказал на меня громаднейшее влияние».
На Вирхова, которого с основными медицинскими науками – анатомией, физиологией и патологической анатомией, будущей его специальностью, – познакомил Мюллер, и который проникся до мозга костей естественнонаучным направлением последнего, такой клиницист, как Шенлейн, и только такой клиницист мог и должен был оказать громадное влияние. В Шенлейне Вирхов видел как бы второго Мюллера, но Мюллера, перешедшего из лаборатории в клинику, к постели больного.
Теоретические лекции по частной патологии и терапии (по внутренним болезням) Вирхов слушал у Шенлейна в 1841/42 учебном году. Он сам записывал за профессором и вел эти записки со всевозможной тщательностью. Еще в 1865 году Вирхов сохранял эти записки. Практикантом в клинике Шенлейна Вирхов был в течение зимнего семестра 1842/43 года.
В последний год своего студенчества, летом 1843 года, Вирхов исполнял обязанности младшего ординатора в глазной клинике профессора Юнгкена. Это обстоятельство послужило ему поводом взять темой докторской диссертации вопрос из области глазных болезней.
21 октября 1843 года состоялась публичная защита Вирховым представленной им диссертации «О воспалении преимущественно роговицы» под председательством декана медицинского факультета Иоганна Мюллера.
Уже в этой первой ученой работе ярко обнаружилось, насколько Вирхов проникся новым естественнонаучным направлением в медицине. Во введении к своему труду молодой ученый высказывает сожаление, что к изучению глазных болезней не применили еще тех методов, которыми медицина в новейшее время обязана естественным наукам. Чтобы оценить по достоинству всю вескость и справедливость этого упрека, следует вспомнить, какой переворот в офтальмологии произвело впоследствии изобретение (в 1851 году) Гельмгольцем глазного зеркала, – прибора, давшего возможность непосредственно наблюдать внутренность глазного яблока (глазное дно). Благодаря далее применению законов физической оптики к изучению строения и работы нашего органа зрения, другими словами, благодаря разработке физиологической оптики офтальмология стала одною из наиболее законченных и изящных страниц медицинских знаний. Проникнутый идеями своих учителей, Мюллера и Шенлейна, Вирхов с грустью замечает, что естественнонаучные способы исследования не находят себе применения именно в той области медицины, где они наиболее уместны.

Утверждение представления об образовании клеток путем деления и ниспровержение шванновской теории цитобластемы связывают обычно с именем Вирхова, выдающегося представителя немецкой медицины прошлого века.

Мы видели, что признание этого положения было уже в значительной мере подготовлено работами ряда исследователей, в частности Кёлликера, а особенно Ремака. Поэтому утверждение, что Вирхов установил принцип деления клеток, неверно. Но Вирхов способствовал признанию деления клеток за единственный способ их размножения; после его работ это положение стало прочным достоянием биологии и медицины.

Вирхов (Rudolf Virchow, 1821-1902), как и ряд встречавшихся нам выдающихся ученых прошлого века, являлся питомцем школы Иоганнеса Мюллера, однако его интересы рано определились в сторону изучения патологии. С 1843 г. по 1849 г. Вирхов работает в известной берлинской больнице Charite и быстро завоевывает известность работами по патологии кровеносной системы. В 1845 г. на 50-летнем юбилее Медицинского института Вирхов выступает с речью «О необходимости и правильности медицины, основанной на механической точке зрения». Внедряя в медицину прогрессивное тогда механистическое представление, Вирхов являлся борцом за стихийно-материалистическое понимание природы, не пользовавшееся в 40-х годах достаточным распространением. Когда после поездки на тифозную эпидемию 1848 г. Вирхов приходит к выводу, что основой для распространения тифа являются социальные условия, в которых живет недоедающее рабочее население, публично выступает с требованиями изменения этих условий и принимает участие в революции 1848 г., то он попадает в число «неблагонадежных». Вирхов вынужден покинуть Берлин и перейти профессором патологической анатомии в Вюрцбург, где остается до 1856 г. К концу вюрцбургского периода относятся «работы Вирхова о целлюлярной патологии. Вирхов возвращается в Берлин уже в ореоле славы, для него создается специальный институт, где он широко развивает научную работу и снова появляется на общертвенно-политической арене. В 60-х годах Вирхов еще выступает с оппозицией к правительству, но позже его «революционные» настроения сменяются умеренным либерализмом, а после франкопрусской войны выступления Вирхова начинают носить явно реакционный характер. Эта эволюция политических взглядов Вирхова нашла отражение в его отношении к дарвинизму. Приветствуя вначале учение Дарвина, Вирхов на склоне жизни становится ярым антидарвинистом. Выдающийся деятель советского здравоохранения Н. А. Семашко (1874-1949) в биографическом очерке, посвященном Вирхову, писал: «Общественная (да и научная) звезда Вирхова к старости потускнела. Но это ничуть не умаляет тех действительных заслуг, которые имеет Вирхов перед человечеством» (1934, стр. 166).

Как тип ученого Вирхов представлял полную противоположность Шванну. Ярый полемист, неустанный борец за высказанные идеи, Вирхов своей пропагандой клеточной теории много способствовал привлечению внимания к клеточному учению и закреплению его в биологии и медицине.

В 1855 г. Вирхов в основанном им «Архиве патологической анатомии и физиологии» выступает со статьей под названием «Целлюлярная патология», где выдвигает два основных положения. Всякое болезненное изменение, считает Вирхов, связано с каким-то патологическим процессом в клетках, составляющих организм,- это первое основное положение Вирхова. Второе положение касается новообразования клеток. Вирхов категорически высказывается против теории цитобластемы и провозглашает свое знаменитое изречение «omnis cellula е cellula» (всякая клетка происходит из другой клетки). В 1857 году Вирхов читает курс лекций, который он кладет в основу своей знаменитой книги, совершившей переворот в медицине. Эта книга, озаглавленная «Целлюлярная патология, основанная на физиологическом и патологическом учении о тканях», вышла в 1858 г., а уже в следующем 1859 г. было выпущено второе издание. Насколько быстро идеи Вирхова захватили умы ученых, видно из распространения вирховского учения в России. В Москве, еще до появления книги Вирхова, лишь на основании его статей, профессор патологической анатомии А. И. Полунин (1820-1888) начал в своих лекциях излагать целлюлярную патологию, а в 1859 г. вышел перевод на русский язык книги Вирхова, изданный Московской медицинской газетой.

Что же дали работы Вирхова для клеточного учения? Прежде всего, клеточное учение, проникшее уже раньше в анатомию, физиологию и эмбриологию, под влиянием Вирхова распространяется на новую область - патологию, проникает в медицину и становится основной теоретической базой для понимания болезненных явлений. Шванн еще в первом сообщении в январе 1838 г. отмечал, что клеточная теория должна быть применена и к патологическим процессам. На это указывали Иоганнес Мюллер, Генле, а позже Ремак. Попытки применения клеточного учения к патологии делал английский анатом и патолог Тудсэр (John Goodsir, 1814-1867) еще в 1845 г.; он рассматривал клетки как «центры роста», «центры питания» и «центры силы». Однако господствовавшая тогда гуморальная теория Рокитанского (Carl von Rokitansky, 1804-1878), объяснявшая болезни порчей соков, казалась непоколебимой. Лишь Вирхову удалось ниспровергнуть учение гуморалистов и своей книгой продвинуть и непоколебимо закрепить учение о клетке в области патологии. Тем самым резко подчеркивалось значение клетки как элементарной единицы строения организма. Клетка со времени Вирхова ставится в центр внимания и физиолога и патолога, и биолога и врача.

Но книга Вирхова не только пропагандирует клеточную теорию и расширяет поле ее применения. Она отмечает и некоторые принципиально новые моменты в представлении о клетке. Это касается прежде всего принципа «omnis cellule е cellula».

Хотя к аналогичному выводу до Вирхова пришел, как мы видели, Ремак, но Вирхову принадлежит заслуга окончательного внедрения этого принципа в науку. Крылатая формула Вирхова завоевала всеобщее признание учению о возникновении новых клеток путем деления. «Там, где возникает клетка, там должна была предшествовать клетка (omnis cellula е cellula), подобно тому, как животное происходит только от животного, растение - только от растения» (1859, стр. 25), - заявляет Вирхов. Благодаря Вирхову к началу 60-х годов клеточное учение окончательно освобождается от теории цитобластемы и представления о свободном новообразовании клеток из бесструктурного вещества. И для тканей растений и для тканей животных утверждается единый способ клеткообразования - деление клеток.

Нужно отметить еще одну положительную сторону вирховской книги. Его «Целлюлярная патология» ясно отмечает сдвиг, происшедший в представлении о компонентах, из которых слагается клетка. Вирхов указывает, что «в большинстве животных тканей нет никаких форменных элементов, которые можно было бы рассматривать как эквиваленты растительных клеток в старом смысле этого слова, что, в частности, целлюлозная оболочка растительных клеток не соответствует животным клеточным оболочкам и что последние, как содержащие азотистые вещества, не представляют типического отличия от первых, как не содержащих азотистых веществ» (1858, стр. 7). По Вирхову, обычные оболочки животных клеток соответствуют так называемому примордиальному мешку (пристеночному слою протоплазмы) растительных клеток.

Термин «азотсодержащее вещество» (stickstoffhaltige Substanz) был введен Негели и им обозначалось белковое содержимое клеток, в отличие от «безазотистого вещества», из которого состоит клеточная оболочка. Термин «примордиальный мешок» введен Молем.

Существенным для жизни клеток Вирхов считает, прежде всего, ядро. По Шлейдену и Шванну, ядро - это цитобласт, образователь клетки. В сформированной клетке ядро редуцируется и исчезает; так полагал Шлейден, и это мнение, правда, менее решительно поддерживает Шванн. Наоборот, для Вирхова ядро - центр жизнедеятельности клетки. Если гибнет ядро, гибнет и клетка. «Все те клеточные образования, которые теряют свое ядро, являются уже преходящими, они гибнут, они исчезают, отмирают, растворяются» (1858, стр. 10). Это новый, и притом существенный, момент в представлении о клетке, значительный шаг вперед в разрушении старого представления о первенствующем значении клеточной оболочки. «Содержимое» клетки для Вирхова - это не второстепенное отложение стенок клетки, как смотрели на цитоплазму Шлейден и Шванн. «Особые свойства, которых клетки достигают на особых местах, под влиянием особых условий, связаны в общем с меняющимся качеством клеточного содержимого», - писал Вирхов (стр. 11). Это большой сдвиг в представлении о клетке. Он закончился крушением старой «оболочечной» теории клеток и созданием новой «протоплазматической» теории клетки.

Все это были положительные моменты, развитые Вирховым. Вместе с тем, его «Целлюлярная патология» знаменовала резкое усиление механистической трактовки клеточкой теории, приведшее в дальнейшем к той метафизической его интерпретации, которая была характерна для второй половины прошлого и начала текущего столетия.

Зародыш механистической трактовки клеточной теории имелся уже у Шванна, когда он писал, что основа всех жизнепроявлений организма заключена в деятельности клеток. Но у Шванна этот механистический момент еще не имел того самодовлеющего значения, которое он приобрел позже, и отступал на второй план перед большим положительным значением учения Шванна. Иную окраску все это приобретает в работах Вирхова.

Исходным пунктом концепции Вирхова является представление о полной автономности клетки, как некой замкнутой в самой себе единице строения организма. Вирхов «персонифицирует» клетку, наделяет ее свойствами самостоятельного существа, своего рода личности. В одной из своих программных статей Вирхов писал: «…каждый новый успех познания приносил нам новое и еще более веское доказательство, что жизненные свойства и силы отдельных клеток могут быть непосредственно сравниваемы с жизненными свойствами и силами низших растений и животных. Естественным следствием такого понимания является необходимость известной персонификации клетки. Если сами низшие растения, низшие животные представляют род личности (Person), то нельзя отрицать эту особенность по отношению к отдельным живым клеткам сложно построенного организма» (1885, стр. 2-3). И чтобы не осталось у читателя никаких сомнений, Вирхов патетически заявляет: «Клетка, которая питается, которая, как теперь говорят, переваривает, которая движется, которая выделяет, - да, это именно личность, и притом деятельная, активная личность, и ее деятельность есть не просто продукт внешнего воздействия, но продукт внутренних явлений, связанных с продолжением жизни» (стр. 3).

Естественно, что при такой персонификации клетки полностью исчезает целостность организма, его единство. Вирхов, не задумываясь, заявляет: «первая потребность для правильного истолкования та, что нужно отбросить баснословное единство, должно иметь в виду отдельные части, клетки, как причину существования» (1898, стр. 11). Таким образом, организм полностью разлагался на клетки, превращался в совокупность «клеточных территорий». «Каждое животное, - говорит Вирхов, - представляет собою сумму жизненных единиц, из которых каждая обладает полностью качеством жизни» (1859, стр. 12). Более того: по Вирхову «каждая составная часть живого организма имеет особенную жизнь, свою vitam propriam» (1898, стр. 10). «Вполне развившийся организм построен из одно — и разнородных частей; их гармоничная деятельность производит впечатление единства целого организма, чего на самом деле нет», - учит Вирхов (1898, стр. 20-21), стремясь уничтожить всякую попытку рассматривать организм как целое. Жизнедеятельность организма Вирхов рассматривает только как сумму жизней составляющих его клеток: «так как жизнь органа есть ничто иное как сумма жизней отдельных клеток, которые соединены в нем, то и жизнь целого организма есть коллективная, а не самостоятельная функция» (1898, стр. 11).

Поскольку по Вирхову «жизнь есть деятельность клетки, ее особенность есть особенность клетки» (1858, стр. 82), то все, что не имеет клеточного оформления, с точки зрения Вирхова, не заслуживает внимания. Межклеточное вещество, которое в ряде тканей составляет основную массу, Вирхов решительно исключает из рассмотрения биолога и патолога. «Клетка, - заявляет он, - есть действительно последний морфологический элемент всех живых тел и мы не имеем права искать жизнедеятельности вне ее» (1859, стр. 3). Поэтому по Вирхову «меж — или внеклеточная субстанция должна рассматриваться, как побочное прибавление, а не как фактор жизни. Такие части, которые возникают первоначально из клеток, но клетки которых погибли, должны быть исключены из области биологического рассмотрения» (1898, стр. 13). Равным образом, под влиянием Вирхова оставалась вне поля зрения исследователей качественная специфичность синцитиальных и симпластических структур, т. е. тканей, где не выражено обособление клеточных территорий.

Механистическая интерпретация клеточного учения, данная Вирховым, имела не только теоретическое отрицательное значение. Из вирховской концепции вытекала и программа деятельности патолога, программа подхода клинициста к больному. Отказываясь видеть в организме целое, уничтожая единство организма, Вирхов в любом патологическом процессе видит только местное явление. «Целлюлярная патология, - заявляет он, - требует сверх всего направить лечение против самих пораженных мест, будь то лечение терапевтическое или хирургическое» (1898, стр. 38). Этот локалистический принцип в патологии, утвержденный авторитетом Вирхова, задерживал изучение системных заболеваний, отвлекая внимание патологов и клиницистов только в сторону изучения местных явлений. Значение в корреляции частей тела таких систем, как нервная и гуморальная, Вирхов оставляет без внимания. Нельзя не согласиться с Винтером (К. Winter, 1956), что из вирховского учения о клетках, как о равноправных существах, определяющих жизнь целого организма, логически вытекает наделение клеток своего рода «сознанием» (хотя сам Вирхов не делает этого вывода).

Авторитет Вирхова был в свое время исключительно велик. Но Ф. Энгельс давно отмечал отрицательные стороны вирховского учения. В предисловии к 2-му изданию «Анти-Дюринга» Энгельс писал: «…Много лет назад Вирхов вынужден был вследствие открытия клетки разложить единство животного индивида на федерацию клеточных государств, - что имело скорее прогрессистский, чем естественно-научный и диалектический характер». В одном из фрагментов «Диалектики природы» Энгельс, говоря о теоретической беспомощности естествоиспытателей, не понимающих значения диалектики, приводит в пример «Целлюлярную патологию» Вирхова, где общие фразы должны в конце концов прикрыть беспомощность автора». Учитывая реакционное значение вирховской концепции, приводящей к «теории клеточного государства», Энгельс в составленном им наброске общего плана «Диалектики природы» намечает в виде особой главы «Клеточное государство - Вирхов»; к сожалению, эта глава, как и некоторые другие части замечательной книги Энгельса, осталась ненаписанной.

Среди наших отечественных ученых вирховское учение рано встретило решительную оппозицию. Основоположник отечественной физиологии, Иван Михайлович Сеченов (1829-1905), в тезах, приложенных к докторской диссертации, изданной всего два года спустя после появления книги Вирхова, писал: «6) животная клеточка, будучи единицею в анатомическом отношении, не имеет этого смысла в физиологическом; здесь она равна окружающей среде - межклеточному веществу. 7) На этом основании клеточная патология, в основе которой лежит физиологическая самостоятельность клеточки, или по крайней мере гегемония ее над окружающей средой, как принцип, ложна. Учение это есть не более как крайняя ступень развития анатомического направления в патологии» (1860). В этих словах И. М. Сеченова дана чрезвычайно меткая характеристика порочности вирховских представлений, переоценивающих автономность и значение клеточных структур в организме. С критикой целлюлярной патологии Вирхова выступал в России ряд других патологов и клиницистов.

За последние годы оценка значения Вирхова в нашей литературе была весьма противоречивой. От апологетики Вирхова, характерной для его оценки в первые десятилетия нашего века, в 50-е годы многие авторы перекинулись в другую крайность и стали отрицать какое-либо положительное значение вирховских работ. Так, например, С. С. Вайль (1950) писал: «К сожалению, и сейчас еще приходится слышать высказывания, что Вирхов когда-то был прогрессивен, что его теория когда-то была прогрессивной и лишь теперь, на сегодняшний день, она вредна. Это неверно. Она была вредной с самого начала» (стр. 3). Такая нигилистическая оценка, зачеркивающая «всего Вирхова», искажает историческую перспективу и современное положение проблемы. В действительности в работах Вирхова были и положительные и отрицательные стороны; нет основания зачеркивать одни и искусственно преувеличивать другие. Недавно вопрос о значении целлюлярной патологии Вирхова был заново пересмотрен И. В. Давыдовским (1956), который приходит к выводу, что «в активе как клеточной теории, так и целлюлярной патологии мы имеем не мало достижений, представляющих как общебиологический, так и специально медицинский интерес» (стр. 9), хотя ряд положений Вирхова, бесспорно, нуждается в переоценке и решительной критике.

Резюмируя изложенное выше, попытаемся сформулировать положительные и отрицательные моменты работ Вирхова, относящихся к развитию клеточной теории. К положительным сторонам нужно отнести прежде всего то обстоятельство, что вирховская «Целлюлярная патология» утверждала значение клеточной теории не только в области физиологических явлений, но и в патологии, распространяя тем самым применение клеточной теории на все жизненные явления. Вирхов своими работами завершает крушение шлейден-шванновской теории цитогенеза и показывает, что деление есть способ клеткообразования, общий для животных и растений. Наконец, Вирхов переносит центр тяжести в понятии клетки с оболочки на ее «содержимое» и выдвигает значение ядра как постоянной и важнейшей структуры в клетке. Все это нельзя не записать в актив вирховского учения. Вместе с тем, ряд моментов этого учения сыграл отрицательную роль в дальнейшем развитии клеточной теории. Это «персонификация» клетки, наделение клеток значением автономных существ, строящих тело многоклеточного организма. Вирхов отрицал целостность, единство многоклеточного организма, сводя его жизнедеятельность к сумме самостоятельных жизней отдельных клеток. Вирхов отрицал жизненные свойства межклеточных веществ, считая их пассивными, мертвыми, и исключая эти вещества из области биологического рассмотрения. Вирхов не учитывал, что хотя клетки представляют собой основной структурный элемент тканей, они не являются единственной формой тканевой структуры. Наконец, Вирхов давал ложную интерпретацию проблемы соотношения частей и целого, перенося все внимание на части организма и отрезая тем самым путь к пониманию целостности организма. Эти коренные ошибки Вирхова привели к той линии развития клеточного учения, которая выразилась в целлюлярной физиологии и «теории клеточного государства».

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter .